Манес Шпербер - Как слеза в океане

Впрочем, профессор готовился уже к новой работе. Он глотал книги о политических преступлениях. Как только Дойно закончит со своими экипажами, ему предстоит подготовить главу о терроризме.

Стояло лето 1939 года. Не слишком жаркое, не слишком дождливое, словом, метеорологически ничем не примечательное. Вся Франция, казалось, сговорилась отдыхать. Никогда на берегах морей, рек, в горах, в долинах и в сонных деревушках не бывало такого наплыва отдыхающих.

Весной пришел конец Испанской республике, была оккупирована Чехословакия, и даже маленькой Албании больше не существовало. Теперь газеты писали о Польше, о каком-то Данциге. Войны обычно начинаются ранней осенью, когда собран урожай, говорили люди. Большинство из них, впрочем, намеревалось вернуться домой к 15 августа, самое позднее к 31. Раньше никакой войны не будет и потом, вероятно, тоже. Данциг! Разве так называются места, из-за которых начинаются войны! А может, все-таки… кто знает? Разве люди хотят чего-то особенного? Немножко покоя. Люди имеют на это право, но разве их оставят в покое? Все кидаются за последними выпусками столичных газет, которые сбрасывают с самолетов на пляжи, — не произнес ли Адольф новую речь? А что, собственно, он сказал вчера? Что он скажет завтра? С другой стороны, если говорить всерьез, мы еще посмотрим! Все газеты помещают восторженные репортажи о Красной Армии — целые парашютно-десантные полки, русские танки и самолеты и эти бравые парни, марширующие по Красной площади! Ну да, правда, в последний раз — это уже не был столь прославленный «паровой каток», нет, русские двинулись не в том направлении, в конце они даже вовсе соскочили — Брест-Литовск, оставили нас один на один с немцами и займами. Но на сей раз у нас нет русских займов, зато у русских есть армия, которая не ждет, когда мы ей пришлем оружие, и к тому же их возглавляет человек, который знает, чего хочет.

А тут еще эта история с кражей из Лувра. Очень интересно! Перед первой войной украли Мону Лизу, сейчас — картину поменьше, но уже французского художника. А потом вдруг выясняется, что это вовсе не настоящая кража, а надувательство, наглый рекламный трюк. Молодые люди решили сделать карьеру, чтобы потом иметь возможность опубликовать в прессе историю этого похищения. Уж слишком глупо! Так обмануть общественность! Сначала ведь все поверили, что это мастерски проведенное похищение, а потом — нет, тут надо прямо сказать…

А потом пришло это известие, и кое-кто, в особенности левые, стали говорить — ну, конечно, опять рекламный трюк, обманный маневр в последнюю минуту, бесстыдное надувательство, как в случае с кражей картины. А одна газета напечатала жирным шрифтом на первой полосе: «Чудовищная ложь официального информационного агентства Германии!» А в других утренних газетах, где редакторы международных отделов всегда были невероятно хорошо информированы, знали все тайны всех Chancelleries [112] Канцелярий (фр.). до мельчайших подробностей — теперь же эти шельмы не комментировали сообщение, даже не упоминали о нем.

Затем появились дневные выпуски. Сомнений больше не было. Риббентроп едет в Москву заключать пакт о ненападении. Французские и английские посредники могут разъезжаться по домам. Они воздвигали стену, а в ней отпала надобность, игра кончилась, дело приняло серьезный оборот.

Пакт был подписан после полуночи. Это было уже 24 августа, день святого Варфоломея. Сталин фотографировался с Риббентропом, они улыбались потомкам, сердечно пожимали друг другу руки. Затем вождь мировой революции и антифашистов произнес тост: «Я знаю, как немецкий народ любит своего фюрера — я пью за его здоровье!»

«Русско-германский пакт спасет мир во всем мире!» С такими заголовками предстала на следующий день глазам сбитых с толку читателей коммунистическая пресса. Разумеется, гениальный Сталин связал Гитлеру руки, и теперь уж будет мир, а нацистам никто не уступит больше и миллиметра. Безусловно, коммунисты, как прежде, так и теперь, а теперь даже больше, чем прежде, будут в первых рядах борцов против фашизма, во главе защитников свободы и отечества и т. д. …И конечно же пакт о ненападении не отменяет статей русско-французского союзнического договора. Так писали эти газеты; их читатели, решившие и привыкшие им верить во всем, были, пожалуй, единственными, кто не хотел понять, что война уже на пороге. И они были вконец обескуражены, когда она разразилась, — Москва так часто спасала мир во всем мире, в партийных газетах об этом можно было прочитать после каждого процесса. Чем больше старых коммунистов было убито, тем надежнее становился мир. Под конец Сталин принес в жертву миру полководцев и организаторов Красной Армии. Ради него он подписал русско-германский пакт — и через семь дней началась война. Верующие люди не хотели сомневаться, надо было только хорошенько им все растолковать, чтобы они сами поняли и других могли бы убеждать.

Второго сентября депутаты коммунистов голосовали за военные кредиты, это значило, что война против Гитлера — справедливая, хорошая война. Пять лет во столько глоток они хрипели: Гитлер — агрессор, пора положить конец его проискам! Все остальное тем временем было забыто. Нет, их генеральная линия не менялась, а это значило, что Россия тоже скоро вступит в войну — сегодня вечером, завтра утром. Ого, Сталин знал, что делал. Он обвел Гитлера вокруг пальца!

— Сейчас и в самом деле невозможно решить, — сказал Штеттен, — какая пресса больше достойна презрения, буржуазная или коммунистическая. Когда я читаю в газетах, прославляющих мюнхенский пакт и упрекающих обманутых чехов, эти пароксизмально-моралистические вопли возмущения вероломством русских, я сразу вспоминаю, что шлюхи слово «шлюха» используют как ругательство. Собственно, это могло бы удовлетворить любого моралиста. Однако Верле справедливо упрекает меня в том, что я всегда пренебрегал моралью. Но с другой стороны, когда в похожих буржуазных газетенках читаешь, что Сталин принудил Гитлера поощрить коммунизм в Германии, то это действует примирительно. Цинизм этих журналистов безмерен, но глупость их еще безмернее. «La colère des imbéciles déferle sur le monde!» [113] Гнев глупцов обрушивается на мир (фр.). — так написал Бернанос. Странно и обидно, что именно католик создал это меткое слово. А что касается ваших бывших друзей, дорогой мой Дион, их лживость достигла высочайших степеней: любая вера самым натуральным образом становится дурной верой. Их ложь тотальна и тоталитарна, она даже тоталитарнее, чем у нацистов, ваших новых союзников, правда же — случай, несчастный случай. Вы сами однажды обрушились на частную правду, вы даже предпочли ей заблуждение, ибо оно было коллективным. Нет, действительность превзошла ваши надежды, частная правда станет тщательно оберегаемой тайной тех немногих, кому грозит опасность или забыть о ней, или умереть за нее.