Манес Шпербер - Как слеза в океане

Все это тщеславный треп, ему самому было противно. Нельзя так напиваться. Он пошел в ванную комнату, быстро разделся и встал под душ. Когда он вернулся, Гертруда уже заварила свежий кофе. Вот так-то лучше, табло со светящимися словами исчезло. Сперва он молчал, чтобы привести в порядок мысли. Рассуждал он и о практических вопросах, к примеру, о том, как распорядиться наследством, которое ему оставил Штеттен, потом, после войны.

Госпожа Гертруда прервала его удивленным возгласом:

— Так вы рассчитываете на поражение Гитлера?

— Безусловно. Если Англия продержится еще три месяца, Гитлеру придет конец — через три, пять или через восемь лет.

— Но тогда я не понимаю… — задумчиво проговорила она.

Он пропустил ее слова мимо ушей. Теперь он обдумывал второе послание. Но ему вдруг стало трудно говорить. Начались перебои в сердце, может быть, виною тому был кофе. Ему сейчас важно было объяснить: нова в наше время не подлость, а лишь технические средства, к которым она прибегает. Злоупотребление идеями, то, чем они оборачиваются на практике, бюрократическое унижение, порабощение безвинных, истребление меньшинства, концентрационные лагеря — во всем этом нет ничего нового, просто эпоха это заново открыла, а вовсе не изобрела. Это можно подтвердить фактами, все это старо как мир.

Ново же, напротив, то, что никакая партия, никакой тиран не может больше осмелиться заявить о вере в низость человека; то, что идея равенства, правда извращенная и употребленная во зло стала решающей; то, что все возрастающее господство над силами природы все больше высвобождает силы человека в такой мере, что в ближайшем обозримом будущем невозможно будет лишить человека в обществе той свободы, которой он достигнет в космосе. Наконец, ново было то, что у всех перед глазами есть ужасающий пример русских, и таким образом можно будет избегнуть многих заблуждений.

— Эта эпоха — резюме мировой истории, поэтому те, кто недостаточно хорошо ее знают, именуют ее концом света. Но Апокалипсис, мадам, всего лишь литературное выражение пугающего или вожделенного события и, кроме того, один из наиболее слабых фрагментов Нового завета. Того, кто ничего не смыслит в Библии, очень привлекает этот винегрет из плагиатов. Ни одна цивилизация по-настоящему не погибла, а нашей это грозит меньше, чем какой-либо другой из предшествующих, ибо ее масштаб планетарен. И даже если бы ей пришлось однажды спасаться в лесах, она очень быстро преобразовала бы их и наново распространилась бы по всей земле. Ибо это и есть существенная правда истории: люди больше создают, чем разрушают; обстоятельства сильнее событий; размножение быстрее смерти. И тут я, очевидно, впадаю в противоречие со всей своей жизнью, ибо мы, революционеры, стремились именно совершать поступки, организовывать события, которым надлежит быть сильнее обстоятельств. У меня нет часов, который час, Гертруда? Начало первого? Пойдемте в сад, тут слишком жарко. На воздухе у меня в голове прояснится, и в нескольких фразах я выражу все, что требуется сказать.

Они молча прогуливались по саду. Воздух еще не остыл, верхушки деревьев даже не шелохнулись, птицы молчали, словно в безнадежном ожидании чего-то.

Она проговорила дрожащим голосом:

— Все, что вы говорите, звучит так обнадеживающе. Не понимаю, почему вы хотите умереть.

Он не ответил. Он думал, как показать, что революционер был необходим, ибо в нем воплощалась самокритика обстоятельств, критическое сознание, благодаря которому общество надолго станет невыносимым для самого себя. Он говорил короткими, рублеными фразами и чувствовал, что тщетно пытается сгладить противоречие.

— Все, что я тут наговорил, просто ненужная болтовня. Итак, я останусь у вас чуть дольше, до полудня, мне надо выспаться и написать двадцать связных фраз, — произнес он смиренно.

Она остановилась. Он взглянул ей в лицо. Строгость черт ее смягчилась. Сейчас она выглядела старше, женщина лет пятидесяти, а то и больше, которая знает, что эта близость может в одно мгновение исчезнуть в недосягаемые дали. Она сказала:

— Я благодарна вам. Я посмела слушать вас как молоденькая девушка, я посмела узнать, что у отчаяния есть оборотная сторона, где надежды вновь оживают, как воскресает из мертвых Спаситель.

Она взяла его под руку. Ей хотелось наконец-то сказать ему, какая страшная опасность угрожает ей и ее мужу. Ей хотелось бы сказать ему о сыне, который перешел на сторону врага и в ближайшие дни мог появиться здесь, победитель, ненавидеть которого и не ненавидеть было в равной мере мукой. Ей хотелось признаться ему, как она от этого страдает, рассказать, что чувства ее в смятении, что она сама себе противна от ясности простых мыслей, каждая из которых осуждает сына и мать, которая однажды в минуту слабости помогла ему отречься от отца и стать врагом всего, что ей мило и дорого.

Но было уже поздно. Если Фабер пробудет здесь до середины дня, то сможет и еще немного задержаться. В это мгновение он был далеко отсюда и ничуть не походил на того мужчину, что еще час назад произносил ее имя с нежностью.

Он проснулся, было еще темно. Нет, никаких посланий не будет. Он написал несколько слов Менье, рекомендуя ему чету Либманов. Написал он и хозяевам дома, благодарил их и просил простить ему столь ранний уход. Затем он покинул гостеприимный дом.

Шоссе шло вверх, уводя от берега. Он поискал глазами, нет ли дороги, которая сворачивала бы вправо. Но не нашел. Тогда он замедлил шаг, а то от быстрой ходьбы он слишком разгорячился.

Наконец он нашел дорогу и вскоре заметил вдали голубое пятно. До моря было еще довольно далеко. Он прилег под оливой, и мало-помалу его сморил сон. Пробудившись, он чувствовал себя изрядно отдохнувшим. Скоро он сошел с дороги и двинулся наискосок через поле. Ему казалось, что он слышит крики чаек, но их самих не было видно. В роще ему навстречу попались дачники, любители прогулок. От них он узнал, что забрел на мыс. Он повернул назад, дошел до курортного городка. Плетеные кабинки и шезлонги пестрыми рядами стояли на пляже. Дети возились в песке, молодежь играла в гандбол.

Воображаемая картина была весьма соблазнительной: войти в воду и идти все дальше и дальше, все глубже в море, не делая никаких плавательных движений. Но тут слишком людно. Это должен быть несчастный случай, а не самоубийство.

Он вышел из бухты, дорога опять повела его вверх, подальше от моря. Земля тут была поделена на участки, огороженные колючей проволокой.

Стояла томительная жара, рубашка липла к телу, ботинки казались невыносимо тяжелыми.

Вдруг он замер как зачарованный: впереди, как раз там, где дорога сворачивает влево, между скал, глубоко вдающихся в море, лежала опрокинутая лодка, смола днища черно сверкала на солнце. Эта шлюпка ждет его. Он бодро зашагал, ботинки уже не казались такими тяжелыми. Он искал тропинку, ведущую к воде, но не находил, и наконец, потеряв терпение, полез вниз по скалам. Это было нелегко, он разбил себе колени, ноги дрожали. Наконец он очутился внизу. Побрел по воде, упал и расшиб себе лоб. Не дойдя около ста метров до лодки, он заметил, что рядом с ней кто-то сидит. Он ощутил разочарование, даже злость. Значит, он напрасно лазил по скалам, зря только время потерял. И вдруг он приметил тропинку, которую только что тщетно искал. Он направился к ней, чтобы выйти на дорогу, но тут услышал чьи-то крики. Должно быть, женщина кричит или ребенок. Его это не касалось. Крики стали громче, он поднял глаза. Кричал маленький мальчик возле лодки, кричал не переставая. Дойно добрался до тропинки и уже ступил на нее, но тут крики приблизились, он разобрал слова: