Манес Шпербер - Как слеза в океане

Он обещал писать; но не сдержал своего обещания.

И портрет, и книга взволновали ее. В них она встретилась с Андреем, то очень похожим, то совершенно не похожим на того мужчину, которого она любила. Неужели она просто плохо знала его? Может, она была слишком молода и глупа, и потому он никогда не раскрывался перед ней? Значит, она скорбела о человеке, который не любил ее. И только сейчас она поняла, какими долгими были эти семь лет. Она, конечно, жила, это так, вела небольшое хозяйство и кормилась им, как и все другие в деревне. Но ведь ей скоро двадцать восемь, она не замужем, и никаких надежд на то, что какой-то мужчина посватается к ней. Ведь для деревни она оставалась скорбящей невестой и должна была остаться такой навсегда.

Проходили месяцы, они складывались в годы — она ждала, что опять появится Мара и еще раз предложит помочь ей и перевезет ее в город. Но никто не появлялся.

Потом началась война. И тут про нее вспомнили друзья Андрея, потому что им понадобился ее дом. С тех пор она была с ними заодно.

Через нее осуществлялась связь между Зеленой бухтой и берегом. Когда люди Мары укрылись на редюите, она долго не получала от них вестей. Однако же из кухни она могла видеть время от времени движение наверху, на горе, где ее друзья ждали нападения.

Первые выстрелы на рассвете разбудили ее, она кинулась в огород. Там она просидела полдня у сложенной из камней ограды, пока наконец все кругом опять не стихло.

И вот наступил вечер. Она сидела у холодной плиты. Надо бы развести огонь и сварить хотя бы супу, но у нее было такое чувство, словно ее долго били по рукам и ногам, и она ничего не может больше делать, кроме как сидеть на стуле, опустив голову на грудь, и ждать, пока кто-нибудь со стороны не вдохнет в нее сил, чтобы подняться. Нет, она не будет растапливать плиту, не будет ничего есть, только бы скорее в постель, и спать, спать. Но ей казалось, что до соседней комнаты очень далеко.

— Я больше не могу! — сказала она вполголоса. — Я действительно больше не могу!

От собственных слов ей стало вдруг хорошо. Она сняла наконец руки со стола и убрала с лица волосы. Она сегодня не причесывалась, не умывалась, ничего не делала по дому. Керосиновая лампа еще с ночи стояла на столе. Рядом лежали спички. Она зажгла свет. Еще чуть-чуть, и ковер будет готов. Но теперь ей не хотелось отдавать его Бугатам, заказавшим ей его. Бугат стал предателем. Симпатичный болезненный человек, у него такая милая жена и дочка такая хорошая, самый красивый ребенок в деревне — но Бугат предал. Правда, не как Иуда, не за деньги. А может, все-таки за деньги.

Она затопила. Нужно все-таки поесть чего-нибудь горячего, да и холодно будет ночью. А потом она сходит ненадолго к Гезеричу. Тот не такой, как Бугат. Он все знал, но он же не предал. Тихие люди, он, и его жена, и трое детей. В деревне их все уважали, но не любили, и не ненавидели, и не завидовали им. Гезерич должен знать, что произошло на том берегу, и есть ли еще какая надежда.

Она услышала приближающиеся шаги. Нет, это был не Гезерич. Осторожные шаги. Вот они замерли. Кто-то глядит в окно. Она взяла в руки кочергу, посмотрев, убедилась, что дверь в комнату позади нее открыта. На худой конец она уйдет туда, запрется там, а потом выберется через окно и побежит в деревню. Незнакомец опять заглянул в окно. Значит, он хотел убедиться, что в доме никого, кроме женщины, нет. Может быть, это тот самый Дойно Фабер, которого должны были доставить к ней. Она подошла к столу и подняла вверх лампу, чтобы он видел ее лицо.

Дверь быстро распахнулась. Она узнала Джуру только тогда, когда он подошел к ней совсем близко, борода сильно меняла его облик.

— Да, это я, — сказал он хриплым голосом и быстро прошел мимо нее к плите, чтобы согреть руки. — Завесьте, пожалуйста, окна, Люба! Закройте ставни, если они у вас есть! Я с того берега. Я здесь с самого раннего утра, вынужден был прятаться в кустах. Дайте мне что-нибудь поесть.

— Хорошо, — сказала она, — да, конечно, сейчас. Я только закрою ставни. А что случилось?

— Я не знаю, чем все там кончилось. Завтра рано утром вы поплывете туда на лодке и попытаетесь наладить связь. Я буду ждать, пока вы не вернетесь, а потом пойду дальше. Что вы так смотрите, вы не узнаете меня? Я Джура, я уже однажды был здесь, я жил тогда у Бугата.

— И вы уехали во вторник после обеда. А до того вы еще в последний раз пришли сюда, наверх, чтобы проститься со мной. Как раз поспел инжир. Вы с такой жадностью ели его, что соком забрызгали ваш белый пиджак. Я смыла пятно теплой водой и…

— И я сказал, что буду вам часто писать, но вы ни разу не получили от меня ни строчки. Так ведь, Люба, да?

Она смотрела на него, на его грязное лицо, на царапины на лбу с запекшейся кровью, возможно, он поранился в кустах. Она наполнила голубой тазик теплой водой и поставила его на умывальник, протянула ему чистое полотенце и мыло.

Он съел несколько ложек супа, но тут же посетовал, что очень устал, что лучше всего для него было бы пойти сейчас и лечь спать. Из предосторожности он не будет раздеваться, поэтому не надо стелить постель, достаточно одного одеяла. Да вот же в соседней комнате стоит кровать, мягкая, и постельное белье в сундуке. Он даже и слушать не захотел, а попросил немедленно отвести его в маленькую комнату. Только еще, пожалуйста, свечку, и тогда все будет в порядке, он наверняка тут же заснет.

Она вышла из дома и посмотрела вниз, на деревню. Почти во всех домах горел свет. Ведь еще было не поздно, это для нее день тянулся невыносимо долго. В доме у Бугатов светились окна в трех комнатах. Это из-за него, из-за предателя, Джура просидел целый день в кустах. И только один-единственный огонек, скорее всего свеча, был виден у Гезерича.

Она пошла в другой конец сада. С моря поднимался влажный ветер. На том берегу весь редюит был окутан тьмой.

Она придвинула тяжелый камень к железной калитке и вернулась назад в дом. Впервые с тех пор, как она поселилась в нем, он вдруг стал похож на все дома в мире. В нем был мужчина, а не одна одинокая женщина.

Она задвинула дверь на засов, села к столу, медленно поела, все время в задумчивости прислушиваясь к самой себе. В ее душе царил невообразимый хаос: бой на том берегу, приход Джуры и то, что он помнил о своем обещании и все же не сдержал его и даже потребовал от нее, чтобы она утром отправилась туда на лодке, хотя прекрасно знал, как это опасно. И где была та женщина, которая увезла его тогда из деревни в открытой голубой машине? И то, что Джура спал сейчас под одной крышей с ней, и почему это ее не волновало? Она так часто мечтала об этом, представляла себе во всех подробностях, как однажды ночью он придет и останется с ней навсегда. И вот он пришел, и ночь пришла — но все это связано лишь с войной, но никак не с нею.