Манес Шпербер - Как слеза в океане

— Вот это и есть common sense [220] Здравый смысл (англ.). , — сказал Дойно и сунул Тони сигарету в зубы. Он тосковал сейчас по саду Преведини, по молчанию ночи.

— С тех пор как мы покинули югославскую землю, я не перестаю разочаровывать вас, — сказал Тони печально и с упреком.

Дойно пришлось сделать над собой усилие, прежде чем он смог ответить ему.

— Общие надежды лежат в основе дружбы молодых людей, а взрослые сближаются обычно после того, как утрачивают одинаковые надежды, и черпают мужество из единого источника, чтобы жить дальше без иллюзий.

— Я ближе вам, чем вы думаете, Дойно, но нельзя требовать от миллионов людей безграничных жертв и при этом так мало уважать победу.

— Я испытываю немалое уважение к победе. Но можно вести мировые войны, исходя из локальных перспектив, и даже выигрывать их, а вот создать мир на земном шаре можно, только исходя из перспектив всей планеты.

— И именно поэтому вы настаиваете на том, чтобы мы бросили в бой за Варшаву тысячи самолетов и десантные войска? Большего конфуза, чем речи философа из Центральной Европы не встретишь даже в детском саду.

— Да, даже в детском саду, — согласился Дойно. И засмеялся.

— Премьер-министр, который ровно за год до мировой войны привез из Мюнхена «peace for our time» [221] Мир нашему времени (англ.). , наверняка не был философом из Центральной Европы. И именно поэтому верил в то, что спасает Сингапур, жертвуя Прагой.

— Я спал, — сказал Роман, — и видел сон. Во сне все было так прекрасно, так счастливо, разве это не поразительно? Три часа четырнадцать минут, самолеты скоро будут над Варшавой.

— Вполне возможно, — ответил Тони. — И прежде чем рассветет, наши десантные войска высадятся на берег между Ниццей и Марселем. Вот этот сентиментальный серпик луны не поможет и не помешает им при этом. Когда мы опять спустимся вниз, уже поступят первые сведения. Операцией руководит британское верховное командование.

— Успение Богородицы, — мечтательно произнес Роман. — Варшавяне, возможно, именно от этого дня ждут чего-то особенного. Или, может, было бы лучше, чтобы они вообще больше ничего и ни от кого не ждали?

— Мы приехали, — сказал Тони. — Чуть выше расположен большой ресторан. Он, конечно, закрыт, но на террасе тоже весьма приятно. Американцы наверняка прихватили с собой несколько бутылок. Мы выпьем за Прованс и за Варшаву.

— И это почти все, что Англия может сделать для Польши, — сказал Дойно. — Ненамного больше того, что сделали в прошлом году жители польской столицы для гетто. Въезжайте спокойно на пустую террасу прямо на машине, Тони, ведь в конце концов мы победители.

На дороге, которая вела наверх, вспыхнули фары джипов — кроме убывающего месяца то были единственные огни в этой ночи.

В Риме их ждали первые известия. Высадка на юге Франции расценивалась как блистательный успех. Из всех самолетов, осуществлявших налет на Варшаву, до города дошел только один-единственный, он выбросил парашют с оружием и нескольких польских офицеров. Передовые посты восставших беспомощно взирали на то, как уносило парашюты за линию фронта, на немецкую сторону.

Все церковные колокола Рима звонили в этот час, возвещая приход праздника. Трудно было поверить, что где-то на земле царит несчастье.

Через несколько дней друзья расстались. Тони удалось на время освободиться от всяких политических миссий. Он надеялся, что сможет принять участие в одной особенно важной и отчаянной операции в Голландии. Дойно возвращался во Францию, в городок, из которого немцы увезли Релли и обоих детей.

Скарбек оставался еще пока в Италии. Синтия постоянно находилась возле него, какими бы разными они ни были, вера в соблазн и обольщение объединяла их.

— Пьера нет, но он скоро должен быть. А вы — коммунист?

Женщина, не отрываясь, печатала, даже когда разговаривала. И, только вытащив страницу из машинки, она посмотрела на него, вынула погасшую сигарету изо рта, встала, поискала спички возле газовой плиты и наконец опять повернулась к посетителю.

— Ты — член партии? — спросила она.

— Я знал Пьера много лет назад. Я еще раз приду, — ответил Дойно.

— Мы, собственно, очень заняты. Если ничего важного, то лучше напишите ему. — Как бы объясняя, она показала рукой на машинку и брошюры на столе, на плакаты на стенах, на одном из которых был изображен венок из медальонов с усатыми лицами французских генералов. Теперь они стали авторитетами для коммунистической партии, «партии возрождения Франции».

— Фош [222] Фош Фердинанд (1851–1929) — маршал Франции, один из организаторов военной интервенции в Советскую Россию. и Манжен [223] Манжен Шарль (1866–1925) — французский генерал, участвовал в битве под Верденом (1916). глядят решительно и даже без особого удивления, — заметил Дойно.

— Что вы хотите этим сказать? — спросила женщина возмущенно. Ей было что-то около тридцати. Городская, недавно открывшая для себя новую религию, подумал Дойно, внимательно разглядывая ее и то, как она одета. Он попрощался и вышел.

Он ждал перед входом в дом примерно около получаса. Он не сразу узнал Жиро, на нем была военная форма.

— Капитан Пьер Жиро?

— Ты? Ты, Фабер, живой?

— У тебя там наверху женщина. Я предпочел подождать здесь, внизу, чтобы на меня не глядели безотрывно генералы и какая-то фанатичка от партии.

— А, ты был наверху, — сказал Жиро смущенно. — Надеюсь, ты не ввязался с ней в разговор и не назвал своего имени… Послушай, я не могу пригласить тебя наверх. Я быстро поем, а потом мы встретимся в половине четвертого в нашем старом бистро, помнишь, рядом с залом «Мютюалите». А теперь иди, так будет лучше.

Дойно смотрел ему вслед, как он поспешно вошел в дом, даже не обернувшись, человек, и так слишком долго пробывший в сомнительном обществе.

Когда Жиро точно в установленное время появился в глубине маленького кафе, он сначала недоверчиво огляделся. Его лицо оживилось, только когда он удостоверился, что они были совершенно одни.

— Теперь я могу тебя по-настоящему поприветствовать, старик, — сказал он сердечно. — Я действительно рад, что ты жив и что я вижу тебя. Когда ты вернулся в Париж?

— Всего два дня назад, шестнадцатого марта. Я ждал воскресенья, чтобы увидеть тебя, но ты, оказывается, больше не рабочий.

— А, это ты из-за формы? Мое звание, собственно, было в Сопротивлении повыше. Но сейчас во многих отношениях удобнее носить офицерскую форму. И на заводе я больше не работаю, я занят только в партии. Я буду баллотироваться на следующих выборах в парламент и наверняка стану депутатом. Понимаешь, именно поэтому… И потому что ты наверняка не вернулся назад в партию… И к сожалению, ты не произвел хорошего впечатления на Жанну…