Батист Болье - Тысяча и одна ночь отделения скорой помощи

Амели заглянула в коробку. Пусто.

– Поздравляю! Вы выполнили свою часть договора, я выполню свою!

– У них был странный вкус, – сказала Жар-птица.

– Противный?

– Нет, чудесный. Но странный.

– Это у вас из-за болезни, – соврала моя коллега, не поведя бровью. – Она действует на восприимчивость вкусовых сосочков на языке. Ну что ж, послушаем конец истории… На чем мы остановились?

– Батист собирался отчитаться профессору Жеберу о своем пациенте.

Я подхватил:

– Месье Люлль, девяносто три года, пролежал на полу шестнадцать часов до приезда бригады, доставившей его в больницу. Он не смог встать. Синдром черепахи: человек, упав на спину, не в состоянии перевернуться, так же как черепаха, опрокинувшись, делается беспомощной.

Я закончил доклад, очень довольный собой. Шеф Леонид спросил недоверчиво:

– Надеюсь, ты клал пациента на пол?

– Простите, что?

Он повторил очень громко, словно у меня в ушах висели бананы:

– ТЫ КЛАЛ ПАЦИЕНТА НА ПОЛ?

Я подумал: “О да! И раздевал, и кидал на пол, и шлепал по заду мешалкой, распевая немецкие военные песни, но перед этим натянул розовый костюм кролика из латекса: старички за девяносто это очень любят”.

И ответил:

– Нет. А за… Зачем?

– Положишь своего пациента на пол, понаблюдаешь, поймешь, почему он не может подняться, и покажешь, как это сделать. Таким образом, когда он снова упадет – а они всегда падают, уж поверь, – он сумет подняться, потому что ты его научишь. О’кей?

Спустя десять минут месье Люлль, обезумев от ужаса, корчился на полу, словно перевернутая черепаха на песке. И как прикажете выпутываться из этой нелепой ситуации? Имелся только один разумный способ. Я растянулся на полу рядом с ним, и мы вдвоем научились вставать на ноги.

Мораль: прежде чем лечить того, кто хромает, примерь его мокасины. Наша профессия состоит еще и в том, чтобы поднимать тех, кто рухнул на землю. В прямом смысле слова.

В палате повисло молчание. Потом Амели осведомилась:

– У тебя правда есть костюм кролика из розового латекса?

Мы расхохотались.

Шеф Викинг, войдя, прогрохотал:

– Внизу никого! Тишина!

Это означало “полная тишина”. Шеф Викинг больше всего на свете боялся скуки.

– Я тут вспомнил об одном вызове, хотите, расскажу? Можно? – Он указал рукой на кровать.

– Конечно!

Доктор сел.

– Я ненадолго. Однажды меня вызвали в кемпинг: девушка упала, и ее нога сломалась под прямым углом, что с точки зрения физиологии не очень удобно, когда нужно бежать стометровку. Мы уже подъезжали, когда позвонил диспетчер и сообщил:

– Я забыл предупредить, вас ждет сюрприз…

Приехали мы в кемпинг, попался нам по пути мужичок, потом тетка, трое детишек, бабуля, два дедка – целая куча народу…

– Черт, да они все голые!

Диспетчер хихикнул:

– Я ж говорил: сюрприз!

Вообще-то я сюрпризов не люблю. Особенно если их преподносят люди с аллергией на текстиль…

– Доктор, идите сюда, она здесь. Ей холодно, поэтому мы ее укрыли.

Я увидел самую странную картину в своей жизни. На животе девушки лежал свитер. Выше – ничего. Ниже – тоже ничего. Буфера и пещерка – на вольном воздухе. Когда мы ее обезболили и иммобилизировали ногу, я присел под дерево, чтобы написать заключение.

Шеф Викинг покачал головой:

– Знаете, мадам, отправляясь на вызов в лагерь нудистов, надо твердо помнить одно правило: садиться категорически не рекомендуется. Как только я достал ручку, меня со всех сторон окружили дедушки, бабушки, женщины, мужчины. (Мужиков было много. Слишком много…)

Болит тут, болит там – каждый норовил мне что-нибудь показать. Но на уровне глаз у меня маячило совсем не то, что у них болело. Никогда в жизни меня не брали в осаду пенисы и вагины в таком количестве. Поверьте мне, некоторые картины не забываются. Хотелось бы забыть, да не получается.

Он повернулся ко мне и поучительным тоном проговорил:

– Если окажешься в лагере нудистов, ни в коем случае не садись, слышишь? Никогда!

Я без возражений согласился.

– Это не шутка, я потом целый месяц видеть не мог голых людей. И любовью занимался в полной темноте. Жизнь шефа Викинга – водоворот юбок и женщин. Мать и четыре сестры. Подробнее? Несколько приключений и в финале – самая большая любовь его жизни: жена и четыре дочери.

Этот огненный лев, сытый, в сладкой дремоте, сторожит свой прайд из пяти львиц.

Как он встретил свою жену?

Совсем юный, девятнадцатилетний, он вместе со своим другом Аурелиано лежал у бортика бассейна. Она прошла мимо них.

– Кто это?

– Дочка мэра. У тебя нет шансов.

– Сейчас проснусь. Потом ее спасу. Потом на ней женюсь, – беспечно заявил Викинг.

Полчаса спустя она стала тонуть. Шеф поднялся, потянулся, как кот, сиганул в воду и вытащил ее.

Так в полете он и женился на ней.

– Такие недомогания, мадемуазель, – это нехорошо.

Она открыла глаза, рассмотрела своего спасителя и пожалела, что обморок не случился с ней гораздо раньше.

В день свадьбы его попросили произнести речь. Он посмотрел на свою жену, посмотрел на Аурелиано и изрек:

– Я же сказал: сейчас проснусь, потом ее спасу, потом на ней женюсь. – Пожал плечами и добавил: – Я всегда делаю, что говорю.

На днях шефа Викинга вызвали на место автокатастрофы. Ему пришлось объяснять то, чему нет объяснения: он должен был сказать родителям, что их единственный сын, который появился на свет после долгих лет ожидания и лечения, погиб на месте.

Шефа Покахонтас вызвали на ДТП. Ей предстояло сообщить двум детям восьми и одиннадцати лет, что их мать, сидевшая за рулем, не отметит с ними получение диплома и не придет на их свадьбы.

У Шефа Покахонтас есть муж, у шефа Викинга – жена, у обоих – дети. Видятся эти двое только на работе, они вместе не выпивают, не играют ни в теннис, ни в скрэбл.

Шеф Покахонтас и шеф Викинг – просто коллеги. Но иногда груз так тяжел, что им нужно вытряхнуть мешок; тогда они звонят друг другу и садятся поговорить.

Есть вещи, которые никому не понять.

Около 9 часов,

палата 7

Пациентка очень ослабела. Она побледнела, осунулась, но не раскисла. Обещала продержаться до возвращения сына.

– Я его очень люблю. Даже когда он бывает несносным. А у тебя есть дети?

Я чуть не задохнулся.

– Нет.

– Не торопись. Как только они появляются, главным в жизни становится одно чувство – страх. Ты меня слышишь? Страх, и больше он тебя не оставит. Едва только они выходят из поля зрения. Каждую секунду. Безотчетный страх.

– Вы преувеличиваете! Мир не такой уж опасный…

Меня внезапно осенило… Это ее подбодрит.

– Он какой, этот ваш Тома? О нас обо всех я вам много рассказываю, а вы мне о нем – ничего…

Ее лицо осветилось, она заговорила о сыне, словно попробовала конфету: