Батист Болье - Тысяча и одна ночь отделения скорой помощи

Тем утром Фабьенн и Бланш с удивлением констатировали, что она до сих пор не ускакала на разноцветной лошадке под звуки песни Lucy in the Sky with Diamonds .

В ее палате собрались: миссис Келли Голдграсс собственной персоной, взявшая над ней верх болезнь и ее достоинство, с коим она была неразлучна пятьдесят четыре года. Кроме того, там были: ее сын, ее дочь, ее друг – все они по очереди держали ее за руку. Она боролась три дня. Три дня близкие сменяли друг друга у ее изголовья.

Под конец третьего дня они позволили себе взять паузу и отправились пить кофе, и тут миссис Келли Голдграсс повернулась к Бланш:

– Они ушли?

– Да.

– Дайте мне руку.

Бланш робко приблизилась, и миссис Келли Голдграсс, дочь достойного отца из Букингемского дворца, взяла за руку юного интерна.

– Я хотела, чтобы они при этом не присутствовали.

И миссис Келли Голдграсс – просто класс! – скончалась, как и подобает дочери важного лица из Букингемского дворца.

Я обнял Бланш и сказал:

– Ничего не попишешь – британская утонченность!

Есть! Она улыбнулась!

Я попытался поддержать Бланш, но Смерть, унесшая миссис Келли Голдграсс и еще многих других до нее, показывает без прикрас и своих жертв, и тех, кто их окружает… Кто может утверждать: однажды в моей обычной человеческой жизни мне довелось видеть, как умирает человек? Мы все, кто работает в больнице, можем сказать: “Однажды, в такой-то день, в такой-то час, я видел… Была одна женщина… один ребенок… один мужчина… Он лежал, я долго массировал ему грудную клетку, а потом шеф сказал: “Все. Кончено”, – и я понял, что здесь, у меня под носом, когда мир падал в тартарары, совершалось великое таинство”.

К этому можно быть готовым?

Чуть больше 21 часа,

палата 7

Жар-птица лежала вся в поту, она не заметила, как я вошел. Я постарался забыть о том, что ее состояние серьезно ухудшилось. Ничего не буду менять в своих привычках… Сесть на табурет, открыть тетрадь на пружинке, прочистить горло и начать читать:

– Полоумная старушка из шестьдесят шестой палаты окопалась в углу и решила поиграть в войну. Но чтобы вести военные действия, нужны боеприпасы. И тут в ее лохматой башке раздался ехидный голосок: “Что тут думать? Желтый контейнер! Туда медсестры выбрасывают использованные иглы. Ха-ха-ха!” Силы в старческих ручках оказалось достаточно, чтобы сорвать прикрученную к контейнеру крышку.

Вошедшей в палату сиделке грязная игла вонзилась в левую скулу. Она позвала на подмогу медсестру. Тот же результат. Они отступили, созвали на совет остальных:

– Входить нельзя. Опасно.

– Чуть без глаза не осталась.

– Слышите? Она кричит и ругается.

– На волосок от меня пролетела.

– Что делать-то?

Все пожали плечами:

– Делать нечего, надо звать шефа Викинга.

Шеф Викинг решительно взялся за дело: натянул две куртки с длинными рукавами одна на другую, прихватил небольшой матрас, но засомневался в выборе оружия: швабра или штатив для капельницы. Остановился на швабре – она удобнее. Вошел в палату, и бабушка осыпала его градом иголок и ругательств. Меткий удар по контейнеру обезоружил старушку, и Викинг опустил свой щит.

Старушка повернулась и голыми руками схватила пригоршню иголок.

Безумная, но не безоружная – у нее имелся запас!

Мне показалось или Жар-птица и вправду улыбнулась? Лучше поверю в это, мне так удобнее: как будто она хочет, чтобы я продолжал. Я перевернул страницу и стал читать дальше.

Бланш была экстерном. Ее стажировка в психиатрии началась с трех месяцев в отделении принудительного лечения, то есть в течение этих трех месяцев с ней могло случиться все что угодно. В понедельник пациент вам улыбается, а в четверг втыкает вилку в руку. Она подружилась с симпатичным месье Суфром, обитавшим в больнице уже три десятка лет! Месье Суфр очень ее поддерживал, всегда находил доброе слово. Он относился к ней по-отцовски, и ей становилось спокойнее на душе. Они взяли за правило каждую пятницу после обеда, перед тем как Бланш уходила на уикенд, играть в шашки. Он спрашивал ее об учебе, о том, чем она собирается заниматься потом. Он-то хорошо знал врачей: шутка ли, тридцать лет в лечебнице!

Стажировка закончилась. Началась последняя партия в шашки, у Бланш сжалось сердце, и она, поддавшись необъяснимому порыву, спросила:

– Почему вы здесь так долго?

Он немного помолчал, потом произнес:

– Однажды ночью мне все так надоело… И я убил семь человек. Взял в руки…

– СТОП! Ничего не хочу знать. Не надо было спрашивать…

Разумеется, Бланш ни в коем случае не следовало задавать этот вопрос. Но теперь-то мне ужас как хотелось знать, что он такое взял в руки, чтобы убить семь человек.

Я наклонился к Жар-птице и с драматическим надрывом, достойным фильма ужасов, прошептал ей на ухо:

– Он взял в руки…

Почти 22 часа,

в общежитии интернов, под душем, в маске

Я рассказал еще несколько историй, потом ушел. Мылся, думая о миссис Голдграсс и о Бланш.

Проблема Бланш? Она считает, что с ней ничего не произойдет. Моя подруга не замечает красоты, которая окружает нас день за днем здесь, в больнице. Вчера она заменила меня в отделении скорой помощи. Когда я спросил, как прошел ее день, она ответила:

– Ничего особенного.

Неправда. Нужно просто видеть простые вещи за сложными и восхищаться сложными вещами, которые прячутся за простыми.

Бланш ограждает себя от этого восхищения. Красота, скрытая в человеке – будь то миссис Голдграсс или мадам Галактус в процессе превращения в менгир, – эта красота пугает. Бланш молчит об этих прекрасных встречах. Кто говорит о встрече, подразумевает разлуку. Она защищает себя, и это ей дается непросто. Для того чтобы ум и сердце молчали, нужна тренировка, само собой так не получится.

Зато шеф Покахонтас в этом мастер.

Иногда я ее зову еще и Двуликой, как персонаж “Бэтмена”. Со студентами, медсестрами, сиделками она очень сердечна. Как педагог внимательна и доброжелательна. Объясняет, расспрашивает, выражает надежду, что мы успешно освоим профессию. С пациентами, наоборот, она превращается в глыбу льда.

– Но, доктор, что со мной?

– Я вам уже дважды объясняла. Могу и третий раз объяснить, только от этого ни лечение, ни прогноз не изменятся. Ваш вопрос – риторический. Вы хотите, чтобы я вас успокоила. К сожалению, с учетом имеющихся у меня данных это невозможно.

Кусок льда, да и только.

Я захожу к больным после нее.

– Ну вообще, ваша начальница, она такая мрачная! Наверно, вам с ней приходится несладко.

Мы с ними словно говорим о двух разных людях. Она умеет делать непроницаемое лицо, как хороший игрок в покер: входя в палату, надевает маску ледяной бесчувственности. Ни хорошая, ни плохая. Зато результат налицо: пациенты у нее ходят по струнке и слушаются беспрекословно. Они, конечно, слегка запуганы.