Батист Болье - Тысяча и одна ночь отделения скорой помощи

Он упал, надевая носки. Брижит привела их ко мне, объяснив:

– Это наш интерн, он отнесется к вам очень внимательно, а вы за это расскажете ему свою историю. Она такая красивая, а он обожает красивые истории.

Бабушка заговорила:

– Ну так вот, он надевал тапочки, но они ему велики, и он поскользнулся…

– Нет! – воскликнула Брижит. – Не эту историю. Другую, старую, про то, как вы встретились!

– А, эту! Мы впервые увидели другу друга на Рождество, мне тогда было двадцать три года. Снова встретились на Новый год, и он попросил меня выйти за него замуж. Я сказала “да”. Мы совсем не пили. Зато много танцевали… С тех пор прошло шестьдесят четыре года…

Она нежно смотрела на него, словно ему было двадцать и он снова собирался пригласить ее танцевать.

Я рассмеялся и спросил:

– Вы сожалеете?

Она улыбнулась:

– Поздно…

Потом добавила:

– Когда мы поженились, столько было сплетен! Говорили, будто мы поженились, потому что я беременна. Вранье: я родила только два года спустя. Правда!

Как будто я в свои двадцать семь и при моей-то беспутной жизни собирался ее в чем-нибудь упрекнуть.

Во время осмотра дедушка не проявлял ни малейшего беспокойства. Смотрел в пустоту и молчал.

– У нас с ним родился прекрасный сын, да, красивый мальчик. Он умер, когда ему было сорок три… Такая жизнь… Он спал – и всё! Не проснулся. Что-то в голове лопнуло. К счастью, у меня есть внучка…

Она долго говорила, он долго молчал, я долго слушал.

– …И я очень довольна, что на следующей неделе мы идем к неврологу. Он нам наверняка поможет.

Она указала на мужа пальцем и прошептала:

– У него ТОТ САМЫЙ Альцгеймер… Как вы думаете, невролог сумеет привести в чувство моего старого танцора, а?

Она его поцеловала, я зашил рану у него на голове, наложив скобки.

В карте я прочел: “Начальная стадия сенильной деменции”.

Черным по белому.

Нет никакого действенного лечения от “ТОГО САМОГО Альцгеймера”.

– Ваш невролог, она приведет его в чувство, правда?

Я сосредоточенно разглядывал свои мягкие стоптанные ботинки.

И молча размышлял.

Нет, мадам.

Он будет молчать, вы будете говорить и надеяться, что ваш престарелый кавалер очнется.

Долго.

Она снова стала расспрашивать меня.

Я не отвечал.

Но я взмолился божеству престарелых влюбленных. Однажды он непременно придет в себя и будет с тобой танцевать.

Он будет с тобой танцевать.

Долго.

Около 20 часов,

в лифте

Жар-птица и я. Наша вторая встреча состоялась в самом начале ее лечения.

Помню ее, словно это было вчера: мы столкнулись в коридоре, она подняла на меня глаза, я отвел взгляд. Озарение. Случайностей не бывает. В ней я увидел то, что искал, а я ей кого-то напомнил. Может, наша жизнь стала бы проще, если бы при появлении на свет появлялась цепочка белых следов, по которым нам следует пройти, тянущаяся от материнской утробы через всю Землю, намечая наш маршрут, весь путь до самой финальной точки, где наше существование оборвется? Не знаю, действительно ли так было бы легче, но белые следы маленьких ножек Жар-птицы и мои кружили рядом с той самой минуты, когда врач открыл дверь своего кабинета и пригласил ее войти.

Все началось с легкого умопомрачения, вылившегося в слова. Множество слов. У меня было что рассказать, она хотела слушать.

20 часов,

наверху, палата 7

– …И она гордо выпятит грудь и скажет мне: “Вперед, папаша, мой анус создал “Джоконду”!”

Жар-птица расхохоталась. Я немедленно начал рассказывать другую историю, не давая передышки ее скуловым мышцам. Когда она смеялась, мне казалось, будто я вижу, как над ее головой появляются дополнительные жизни, будто в компьютерной игре. Маленькие сосуды в форме красных сердец, наполняющиеся кровью.

Она выпрямилась, потом попросила послушать ее анекдот:

– Человек однажды пришел к Богу и спросил: “Господи, что такое, по-твоему, вечность? – Пфф! Вечность, на мой взгляд, всего лишь минута. – Господи, а что такое, по-твоему, миллиард евро? – Пфф! По-моему, все равно что один евро. – Скажи мне, Господи, а не найдется ли у тебя одного евро?” – А Бог ему: “Погоди минуту!”

Я спросил ее, надеясь, что она не задаст тот же вопрос мне в ответ:

– Вы верите в Бога?

– Нет, его нет, потому что Тома не со мной.

Жар-птица была права: для матери это неоспоримый аргумент.

– Расскажи мне лучше о Бланш!

– Интерне с шестого этажа? Которая за вами присматривает?

– Да. Она приходит, уходит, следит за процедурами, знает обо мне все, а я ничего о ней не знаю.

Неожиданно для себя я сказал:

– Что мне особенно нравится в Бланш, так это ее противоречивость. Твердит, что у нее мягкий характер, а сама залепила пощечину мужику, который ей сказал: “Смотрю, как ты двигаешься, и думаю: в постели ты супер”.

Так ему вмазала, что звон пошел. Она модница, но очень аккуратная и дотошная. По натуре госпожа. Дита фон Тиз отдыхает.

– И давно ты в нее влюблен?

Я едва не задохнулся:

– Вы что такое говорите?! Бланш и я? Никогда!

Она улыбнулась, уверенная в своей правоте.

– В молодости мне хотелось переспать с тысячами разных парней. Потом я встретила отца Тома. И захотела быть только с ним – тысячи раз. Встречаешь кого-то и сразу понимаешь, что это не просто физическое влечение.

– У нас с Бланш несколько раз было. Но с этим всё. Мы слишком разные, она… Бланш… Это… Короче говоря, она такая, как есть.

– И больше ты мне о ней ничего не расскажешь?

Я пожал плечами и отрицательно покачал головой. Бланш – белый рыцарь шестого этажа, та, с которой, по ее же словам, “ничего никогда не случается”. Интерн, специализирующийся на паллиативном лечении… Такой человек должен быть, хотя бы один. Она занималась умирающими (хотел написать – онкологическими больными, но вовремя спохватился: умирать можно разными способами, их не меньше, чем способов хорошо жить и радоваться жизни). Ее первая настоящая любовь кончилась тем, что он бросил ее у алтаря. Из этого она сделала вывод, что у любви вкус горечи и запах потухшей свечи. Левый глаз Бланш выражает самодовольство, а правый – презрение.

В действительности она любит людей и плачет при виде кошки, сбитой машиной. Но это секрет, и он никого не касается. Когда я спросил, почему она выбрала медицину, она сказала, что отец хотел отправить в коммерческую школу, но она сообщила своей умирающей бабушке, что ей хочется лечить людей и стать врачом.

Она обожала свою бабушку, но та, несмотря на это, умерла. Такое часто случается.

Когда они проводили ее в последний путь, оказалось, что старушка перед смертью продиктовала письмо, в котором определила судьбу внучки: “Бланш пойдет в медицинский институт, и ни в какой другой. Когда она станет врачом, я буду на том свете ею гордиться”.