Наталья Земскова - Город на Стиксе

— Студенческий брак, они вместе учились. Прожили пять лет и расстались. Там было много взаимных претензий, и связи они не поддерживали.

— Каких претензий? — уточнил Олег, и Ольга Борисовна объяснила со вздохом:

— В браке с творческим человеком второй должен был нянькой, стеной. Решать проблемы, ограждать от быта, ну, словом, создавать условия. У нас, по крайней мере, было так. У многих так, я знаю. А здесь — оба художника, и каждый требовал внимания по праву. Они очень плохо расстались.

— Но развод был давно, и вдруг такая реакция?

— Поженились в двадцать, в двадцать пять развелись, детей не было. Три года Марк мотался по квартирам, а потом переехал ко мне.

— Вы пытались с ней связаться?

— Нет, ну что вы, зачем… Хотя в записной книжке мужа есть ее телефон. Если нужно, возьмите. Брат Марка Михайловича решил подать иск за публичное оскорбление, повлекшее трагический исход. Но Марка нет, и никакой иск не поможет.

Дуняшин нашел и записал телефон, я рассказала про рыцарей.

Ольга Борисовна внимательно выслушала, кивнула головой:

— Он говорил про ваше интервью, о том, что вы его предупреждали. Рассказывал со смехом: «Представляешь, что выдумали эти журналисты? Как будто больше не о чем писать!» А вышло все, как вы сказали. Нет, ничего не понимаю.

— Писать о рыцарях никто не собирался, и до сих пор тут ничего неясно. Но факт есть факт: трое мертвы, остаются пианист Арефьев и еще кто-то неизвестный. Ольга Борисовна, может, вы про него что-то знаете?

По лицу Фоминой потекли слезы:

— Нет, не знаю. Да, вот, совсем забыла: после того интервью Марк вручил мне картину эту с рыцарями и сказал: «Спрячь, чтобы я больше не видел».

— А почему он так сказал?

— Считал, что слабая работа.

Разговор был окончен, мы вышли на воздух, столкнувшись в дверях с искусствоведом Ниной Рощиной, которая горячо объясняла седому сгорбленному старичку из галереи:

— Фомин — крупнейший мастер композиции, он знал все ее законы! Все законы цвета! А как он чувствовал модель! Родись он раньше лет на двадцать, то получил бы все от коммунистов. Как это могло случиться! Вместе с Ника-сом собирались на венецианскую Биеннале.

— А не может быть, что Никас — этот пятый рыцарь? — вдруг тронул меня за рукав Дуняшин.

В редакции нас поджидали еще две первополосные новости: умер автор «Татищева с яйцами», а городничий отстранен от должности, поскольку взят под следствие по подозрению в растрате. Все, как предрекала Глафира.

— Ну что, я права? — услышала я ее торжество на другом конце провода. — Такое не проходит даром.

Никакой, даже косвенной, связи между этими двумя событиями и памятником Татищеву не было, но мне живо вспомнился Мелентий Петрович, предупреждающий о грозной силе речки Стикс с ее карающими функциями.

Я позвонила Дуняшину:

— Здесь еще одна речка есть с переправами, называется Стикс, может, сходим?

— Нет, сначала к Татьяне, она согласилась.

Татьяна Фомина-Усольцева назначила нам встречу в той самой блинной возле Загородного сада, где мы с Олегом месяц назад обсуждали наш план. Одета она была точно так, как вчера. Татьяна была очень красива, и если бы не выражение хмурой сосредоточенности, ей можно было бы дать лет тридцать.

— Ну, спрашивайте, молодые люди, — сказала она, протирая очки, и я увидела большие серые глаза и будто взлетевшие брови. — Что вы хотите знать? Зачем я это сделала? Затем, что он сломал мне жизнь. Но убивать я не хотела, Бог свидетель… Я думала испортить праздник, вот и все. Кто знал, что все так повернется? Услышала по радио и не поверила ушам.

— Но ваш брак, развод — все это было так давно.

— Брак с Марком был настоящим адом — должно быть, потому, что я его любила. А он любил, чтобы женщины менялись. Представьте, возвращаюсь с пленэра и нахожу его с моей подругой в ванне. Потом — с соседкой по подъезду. Не брезговал никем, дешевой проституткой — тоже. Да, изменяют все, согласна. Но знаете, зачем он изменял? Он говорил: искореняем ревность. Редкостный садист. Потом, когда я забеременела, Фомин впал в ярость: его карьера, никаких детей! Сначала умолял, чтобы сделала аборт, в ногах валялся. Потом избил меня и вытолкнул на улицу. Ушла к родителям, ревела как белуга, а через месяц — кровотечение, меня едва спасли. Две чистки. И больше уже детей не было — ни во втором, ни в третьем браке… Проблема в том, что память не хочет хранить боль. Такое вот свойство. Поэтому я каждый день говорила себе: «Таня, ты это не забудешь никогда. Когда он будет счастлив и доволен, придешь к нему и предъявишь счет». Вот и пришла.

Дуняшин отвернулся и вздохнул:

— Вы теперь довольны?

— Что он умер? Господь с вами! Но если бы я этого не сделала, я не смогла бы дальше жить. Вот говорят: простите, не мстите. Не согласна. Мать Андрея Миронова говорила по этому поводу: вы не мстите потому, что вам лень мстить. А мне не лень.

— Татьяна Павловна, — неуверенно начала я, — в то время, когда вы учились, в вашем институте было общество «Белое рыцари».

— Да ну, какое там общество. Кружок вроде «Зеленой лампы». Придумали его Крутилов с Фоминым и развлекались года три игрой в особенных людей с особыми задачами. Ну, прям как дети! Потом пришел Арефьев, Водонеев, еще был кто-то, я не помню. Постойте. Почему вы спрашиваете? Кто вам рассказал?

Татьяна опять сняла очки, посмотрела на Олега, затем на меня и, отвернувшись, прошептала:

— Ну да, трое из них мертвы. И вы решили: это не случайно. Но убийца Георгия пойман, он признался во всем, будет суд. А что с Сашей, я даже не знаю.

— Нашли избитым во дворе, скончался от потери крови. Свидетелей не было, и, видимо, дело закроют.

Прошло минуты две, пока она переваривала информацию — мы молча ждали.

— Что я знаю? Только рассуждения Марка. Культура рождается в провинции, вырождается в столице и в этой форме возвращается в провинцию, — не помню, кто сказал. Любимая фраза Крутилова, которую затем все стали повторять. Второе, звучавшее и к месту, и не к месту: центр истории блуждает по планете.

— Да? Очень интересно.

— …А если этот центр блуждает, то, значит, глупо за ним бегать, центр нужно провоцировать там, где ты есть. Вот, говорили, говорили. Договорились до того, что провинция — что-то вроде корневой системы, провинция питает центр людьми, их мыслью и энергией. Столица же, как черная дыра, все поглощает и требует новое. Провинция «выращивает жизнь». Центр нужен, чтобы эту жизнь истратить. Я думала сперва, что это все — провинциальное зазнайство и гордыня. Ну, знаете, бывает: «Да мы у нас в Урюпинске столичней всех столиц!» Но оказалось — нет. «Белые рыцари» отказались быть «сырьем» для столицы. Марк мне все время повторял: провинция — это не столько изолированность от большого, «основного» мира, сколько разобщенность людей в самой же провинции. Это отсутствие социальной среды, где образованные люди сидят по своим кухням и где обретаются чудаки-одиночки, изобретающие вечный двигатель. Всё цитировал философа и математика Станислава Гурина, который тогда только начинал публиковаться и очень нетривиально рассуждал на тему центра и периферии.