Ричард Мейсон - Тонущие

— Джейми… — чуть слышно произнесла Элла. — Пожалуйста, не надо. Не делай вид, будто меня не существует.

Я ускорил шаг.

— Пожалуйста… Я так больше не могу.

— Это Эрик больше не мог, — возразил я тихо, — а не ты. И не я. Эрик. Он покончил с собой из-за того, что мы натворили, из-за того… — Я прикусил губу, боясь высказать вслух обвинение.

— Договаривай!

— Из-за того, что ты заставила меня сделать.

Я старался не смотреть в ее сторону.

— Джейми, — произнесла она умоляющим голосом.

Но я, по-прежнему не глядя на Эллу, спросил:

— Ты действительно считаешь, что мы сумеем и впредь жить весело и беззаботно, как раньше?

— Нет, наверное, не как раньше, но… разве ты не понимаешь, что мы нужны друг другу? И сейчас — больше, чем когда-либо. Ты моя единственная надежда. А я — твоя.

Мы приближались к другим людям, пришедшим почтить усопшего. Хлопали дверцы автомобилей, покати по плитам каблуки.

— Что ты ему сказала? — спросил я вдруг тихо. — Что ты сказала ему, когда я убежал?

— Пожалуйста, Джейми, не мучь меня… — Она заплакала.

— Что ты сказала ему? — настаивал я.

Элла пристально глядела мне в лицо. Я ответил ей каменным взглядом, и впервые красота ее глаз не тронула меня.

— Ну… — Она открыла сумку, разыскивая сигареты.

Я остановил ее:

— Не кури здесь, подожди. Ответь, пожалуйста, что ты сказала Эрику после того, как я от вас сбежал.

— Правду, — произнесла она тихо. — Он был очень зол после твоего ухода. Все твердил, что ты любишь его, а я пытаюсь причинить вам зло. Я повторила ему, что ты сделал это для меня.

— А потом?

— Ушла.

Мы вышли через кладбищенские ворота на улицу. Как сквозь вату до меня доносились обрывки разговоров людей, пришедших на похороны, и стук туфелек Эллы по камням. Не могу описать словами состояние, охватившее меня. Я окаменел: пытался заговорить, но слова не шли с языка. Мы с Эллой продолжали двигаться куда-то, а мне казалось, что меня несет поток, как будто мир вокруг был всего лишь сном. На какое-то мгновение я ухватился за эту надежду. Но потом сказал себе, что мир реален, что я — не тень, а человек, который живет и дышит, подобно всем другим людям. И вдруг ясно понял, каким будет мое дальнейшее существование: только поверхностные мысли, мелкие чувства, отмель души, покидать которую опасно.

Улица пошла под уклон: мы брели по склону холма от замка в город, и я посмотрел на Эллу, запоминая ее красивое, нежное лицо. Она всхлипнула и прижалась ко мне теснее. Я в последний раз вдохнул ее едва уловимый, такой знакомый аромат.

— Я больше никогда не хочу тебя видеть, — медленно проговорил я и пошел прочь, а затем побежал, боясь, что звук ее голоса может поколебать мою решимость.

И бежал до тех пор, пока не смешался с городской толпой, а она осталась далеко позади — одинокая фигурка в черной одежде. Ветер с силой бил ей в лицо, а глаза были пусты, как декабрьское небо.

Мне тяжело рассказывать о днях и месяцах, последовавших за моим возвращением домой. Дружба Эрика и любовь Эллы в одночасье исчезли из моей жизни, и я скорбел о них обоих и не мог ни с кем поделиться своей болью. Мне не было жаль своей невинности: едва ли я отдавал себе отчет в обладании ею до того, как ее утратил, однако я чувствовал, что все переменилось и я уже не тот мальчик, каким уехал в Прагу три месяца назад. В этом я не ошибался.

Помню, как плыл в Англию: день был серый, море слегка волновалось, чайки кружили над нами, судно покачивалось на волнах, я ощущал на губах привкус соли. Толпы людей собрались встречать паром. Я прошел мимо, не обращая на них внимания, а оказавшись дома, сразу лег спать, решив воспользоваться наркотическим действием смертельной усталости.

День или два сон хранил меня от окружающего мира, а потом настало время рождественских открыток, мама заговорила о елках, мишуре, пирожках с мясом и о том, как трудно покупать подарки для моего отца. В восторге оттого, что я вернулся домой раньше, чем ожидалось, она решительно включила меня в свои праздничные планы. Найдя меня мрачным и склонным к уединению, мама подумала, что я обижаюсь на недостаток внимания с ее стороны, и обрушила его на меня с удвоенной силой.

Каждый день она спрашивала моего мнения по поводу насущных вопросов, касавшихся подготовки к Рождеству. Устраивать ли нам торжественный ужин в сочельник? Приглашать ли, как обычно, на праздники тетю Джулию? Приглашать ли викария к обеду на День подарков? (Моя мама строго соблюдала религиозные традиции, и ежегодное поощрение младшего духовенства являлось для нее частью священного ритуала.)

Все еще чувствуя себя так, словно вокруг меня не воздух, а плотная вода, я плыл сквозь всю эту праздничную суматоху, словно во сне: подписывал поздравительные открытки, бормотал похвалы душистым и теплым пирогам с мясом, возникавшим передо мной через равные промежутки времени, однако на самом деле ощущал себя посторонним среди радостной суеты, кипевшей вокруг меня. Родители, в моем присутствии неизменно демонстрировавшие бурное веселье, оставшись наедине, вздыхали, что музыка не пошла на пользу их сыну и ему нужно побольше дышать свежим воздухом. В нашей семье физические упражнения всегда считались панацеей от всех бедствий, так что, когда приехала тетя Джулия, мне поручили заботу о ее собаке — доверили выгуливать ее; это уединенное занятие стало для меня единственной отдушиной, потому что позволяло улизнуть от царившего дома искрометного веселья, которое мне полагалось разделять.

Тетя Джулия мало изменилась, хотя ей было под семьдесят. Во внешности и в поведении этой высокой дамы с прямой осанкой, яркими карими глазами и сердито вздернутыми бровями по-прежнему проглядывало нечто шикарное и смелое. Она с наслаждением курила и ругалась, проделывая то и другое со смаком, по-военному, в стиле своего давно преставившегося мужа-бригадира. Проявляя восхитительное безразличие к неодобрению, выказываемому ей моей матерью, она относилась к моему отцу с материнской заботой (что неудивительно, поскольку когда-то тетя Джулия была лучшей подругой его матушки); ей доставляло удовольствие учтивое наименование «тетушка», превращавшее ее в ближайшего члена семьи. Тетя Джулия охотно давала советы моим родителям. В обращении со мной она проявляла этакую сердитую доброту, — полагаю, не имея собственных детей, она считала, что именно так нужно вести себя с представителями молодого поколения.

Двумя самыми очевидными качествами тети Джулии были железная воля и постоянство в привычках. Именно поэтому в те тусклые недели, последовавшие за моим возвращением из Франции, я ждал ее приезда с большим нетерпением, чем обычно. Мне необходимо было убедиться, что хоть что-то в мире осталось прежним и неизменным. И не существовало тому лучшего подтверждения, чем визит этой дамы, из года в год приезжавшей к нам на Рождество, в чьем присутствии жизнь обретала военную упорядоченность, которую сглаживали, придавая ей очарование, нелепая бестактность и презрение к приличиям, проявляемые старой леди.