Ричард Мейсон - Тонущие

— О чем она говорит?

— Не обращай внимания, Эрик. Пожалуйста, Элла…

Лицо Эллы исказилось и застыло в злобной гримасе. Она настаивала:

— Скажи ему правду! Теперь нет смысла ее скрывать. Для всех нас это дело прошлое. — Она подошла ко мне — я к тому моменту успел подняться со скамейки — и демонстративно взяла под руку.

— Что это значит, Джеймс? Что она имеет в виду? — Эрик пытался говорить тише, но я видел, как пульсируют вены у него на висках.

— Ничего, — ответил я.

— Неправда! — с вызовом воскликнула Элла.

Я взглянул на нее, пытаясь без слов сказать, что ей нечего бояться. Она отвернулась.

— Я не уйду до тех пор, пока ты не откроешь Эрику правду, — заявила она твердо. — Скажи ему, что любишь меня и поцеловал его, только чтобы доказать мне свои чувства.

— Он любит меня! — злобно выпалил Эрик. — Ты изо всех сил старалась разлучить нас, но у тебя ничего не выйдет! — Он сделал шаг ко мне. — Уедем, Джеймс! Уедем отсюда! — Он посмотрел на Эллу, глаза его яростно сверкали.

— Эрик… — начал я, подыскивая подходящие слова. — Я… я люблю Эллу. — Я осекся.

— А как же вчерашняя ночь? — Наши с Эриком глаза встретились, и я заставил себя выдержать этот взгляд.

— Я… это было не по-настоящему.

— Объясни ему, Джейми!

— Это было испытание, — выдавил я скрепя сердце.

— Какое испытание? — В голосе Эрика зазвучали пугающие ноты.

— Я должен был доказать самому себе…

— Что?! — с мукой выкрикнул Эрик.

И тогда я понял, что доказал лишь собственную слабость, однако было уже слишком поздно.

— Что ради меня готов на все! — Глаза Эллы сияли. Она прижалась ко мне.

От этого прикосновения, от вида ее торжествующей улыбки во мне поднялось возмущение, я выдернул у нее свою руку, испытывая приступ тошноты.

— Я не сознавал, что делаю, — пробормотал я Эрику хрипло.

— О нет, ты все отлично сознавал.

И мы, все трое, знали, что он прав.

Не помню, как мне удалось от них сбежать. Помню только, что мчался через фруктовый сад, поскальзываясь на покрытой инеем траве. Перед глазами стояли лицо Эрика и улыбка Эллы, при свете луны казавшаяся злобной гримасой. Я несся, не разбирая дороги, мимо застывших на морозе деревьев и неровно подстриженных живых изгородей, мимо безмолвного фонтана, зловеще выступавшего во мраке, бежал к огням дома, сиявшим передо мной, и не останавливался до тех пор, пока не оказался в ярко освещенном холле; пот лил с меня ручьем, на коленях выступила кровь (я несколько раз падал), руки покраснели и окоченели. Халат весь перепачкался в грязи.

В ту ночь я не желал больше видеть ни возлюбленную, ни друга, поэтому, стянув белье с-кровати в спальне, которую не так давно делил с Эриком, я разложил простыни и одеяла на полу в маленькой заброшенной каморке за кладовой. Я действовал быстро, беспокоясь, что кто-то из них вскоре вернется; когда все было готово, тяжело дыша и чуть не плача, я заперся в этой тесной темной комнате, подобно ребенку, что прячется от наказания.

Но и здесь я не нашел покоя, ибо образы и звуки наполняли все пространство каморки: прикосновение шершавых губ Эрика к моим, раздражающе сладкий аромат духов Эллы, безумный смех, лучистые глаза, силуэт Эрика у каменоломни, напуганного, словно раненый зверь.

Я уловил, как где-то далеко открылась и захлопнулась входная дверь, подумал, что ни один из них не обнаружит меня до самого утра, и испытал облегчение от этой мысли.

Задремал я, едва солнце показалось над верхушками деревьев, а когда оно взошло, уже спал глубоким сном без сновидений. Я отключился так основательно, что не слышал криков, и спрятался так хорошо, что Элле пришлось обыскать весь дом, чтобы обнаружить меня, когда они нашли его на следующее утро. Помню, как проснулся: все тело болело после ночи, проведенной на твердом каменном полу, Элла, выкрикивая что-то неразборчивое, неистово колотила в дверь.

…Эрик плавал лицом вниз в воде, в омуте каменоломни, покачиваясь на поверхности, словно обломок дерева. Четверо деревенских мужчин обвязались веревкой под мышками, спустились вниз, на резиновой лодке доставили тело к обрыву и, вытянув наверх, положили у скамейки, перед собравшейся там небольшой толпой.

Мы с Эллой стояли и смотрели, как они сначала привязывали веревки к тисам, потом осторожно спускались. Слышали шлепок, раздавшийся, когда их резиновая лодка коснулась мутной воды. Наблюдали, как двое из них добрались до него, различили плеск весел, увидели, как они затащили тело в шлюпку. При помощи лебедок и ремней Эрик начал свое тряское одинокое путешествие наверх, обратно к нам. Помню, как жутко выглядели глаза на восковом лице, как отвисла челюсть, каким невероятно тяжелым казалось тело, когда его укладывали на землю.

Доктор Петен засвидетельствовал смерть; его всегда цветущее, улыбающееся лицо на сей раз выглядело бледным и мрачным, волосы были растрепаны. В качестве предполагаемой причины смерти он назвал асфиксию при утоплении. Я наблюдал, как доктор молча заполняет бумаги, видел, как он опускается на колени перед моим другом, склоняется над его раздувшимся лицом, осматривает тело. И лишь заметив слезы в его глазах, осознал, что сам не плачу. Я онемел и застыл — отключился от суеты, какой обычно сопровождается смерть.

Я спокойно поздоровался с жандармом, проводил глазами тело Эрика — его уложили в «скорую помощь», чтобы отвезти куда-то для дальнейшего осмотра, выслушал соболезнования мадам Кланси и Жака, поблагодарил мужчин, вытащивших тело Эрика из каменоломни. Я стоял рядом с Эллой, словно во сне, а она объясняла жандарму, что Эрик приехал из Вожирара, чтобы вернуть мне забытую скрипку, приехал к концу ужина, мы с ней угостили его кофе и предложили ночлег, а он решил прогуляться перед сном и казался при этом совершенно спокойным — таким, как всегда.

Вскоре начали допрашивать меня. Я сообщил, что был одним из лучших друзей Эрика де Вожирара, но он никогда не упоминал о каких-либо неприятностях; что ночь была темной и он, на мой взгляд, упал в каменоломню случайно: Эрик был не из тех, кто сводит счеты с жизнью.

Лишь когда полицейский спросил, — известен ли мне адрес ближайших родственников покойного, реальность начала просачиваться сквозь обволакивавшую меня пелену тумана. Я представил Вожираров: Луиза бродит по рынку, закупает продукты к ужину; отец Эрика с серьезным видом сидит в кабинете в ожидании обеда; Сильви забирает сына из детского сада, расспрашивает малыша, чем он весь день занимался.

— Я с ними знаком, — сказал я жандарму.

— В таком случае, вероятно, будет лучше, если вы им сами сообщите, — предположил он. Это был маленький, нервный мужчина с добрыми глазами. Он признался мне, что видит смерть впервые.