Карл-Йоганн Вальгрен - Водяной

— Что я могу еще для тебя сделать?

— Да… Русалки. Можешь навести справки — что, собственно, мы о них знаем?

— Русалки? Ты имеешь в виду русалок… ну этих… из сказок?

— Любых. Все, что имеет отношение к русалкам. Например: верили люди когда-то, что они и вправду существуют? Бывают ли русалки ну… как сказать… мужского пола? Русалы… или как их назвать? В общем, все-все, что про них написано.

— Ты что, получила в школе такое задание?

— Неважно. Поищи, пожалуйста, а потом мне расскажешь. И еще — можно мне пошерудить в твоих ключах?

Он сунул пятьдесят крон в карман, почему-то в другой, не тот, откуда достал.

— Конечно. В ящике с ключами? В моей коллекции? Конечно. Ты что, не можешь попасть домой?

— Да… что-то в этом роде.

— Никаких проблем. Вернее, одна из маленьких проблем, из которых состоят большие. Скажи только, какой тип замка.

Впервые я увидела профессора в библиотеке в Фалькенберге. После автобусной аварии прошел год, и, пока социальные службы решали, давать ему пожизненную пенсию по инвалидности или не давать, он через бюро по трудоустройству нашел временную работу. Мы с братишкой как раз сделали для себя открытие. Оказывается, библиотека — замечательное место, где можно пересидеть домашние скандалы. Открыто аж до семи. Ведешь себя тихо — сиди хоть до закрытия. Мы просматривали комиксы или играли во что-нибудь. А когда я уставала от Тин-Тина и Лаки Люка, когда мне надоедало побеждать братишку в китайские шашки, я просила Ласло найти мне что-нибудь интересное почитать. Он каждый раз сиял. Особенно если спросишь что-нибудь про астрономию или динозавров. Уходил и возвращался с целой кипой. Очень скоро у меня появилось чувство, будто мы старые друзья. Он знал, какие книги мне интересны, и самое забавное — часто оказывалось, что они интересны и ему самому. Если в библиотеке было мало народу и у него появлялось свободное время, мы шли в кафетерий и болтали о чем придется.

Прежде всего я спросила, почему он ходит на костылях. Профессор рассказал — автобусная экскурсия в Германию, авария на автобане… переломы обеих ног, причем такие скверные, что он никогда уже не сможет ходить по-настоящему. Ирония в том — так он и сказал: ирония — в том, что он никогда не был за границей, если не считать первых двух лет жизни в Венгрии, откуда его увезла мама. И авария случилась почти сразу, не успел автобус сойти с парома. Так что он никакой Германии и не увидел — только кусок автобана и больница. Мне кажется, это его больше всего и огорчило — настолько, что он дал себе слово никогда не выезжать из Швеции.

Вскоре после этого Ласло снял старый хуторской дом под Скугсторпом. Заместительство в библиотеке подошло к концу, но он сказал, что я могу приходить в гости в любое время. Я долго сомневалась — вообще-то я не особенно доверяю взрослым, но в конце концов решила его навестить. К нему мало кто заходил, если, конечно, не считать его матери: та дважды в неделю появлялась с едой из полуфабрикатов и исчезала опять. Он обрадовался — даже, я бы сказала, чересчур обрадовался, — тут же предложил выпить чаю, а главное, ему не терпелось показать мне все свои коллекции и рассказать всякие невероятные истории, вычитанные им в книгах.

С тех пор так и повелось. Раза два в месяц я обязательно его навещала. Чаще всего просто так, поболтать, но иногда просила помочь с уроками, или мне надо было что-то спросить. Ласло знал все и обо всем, а если не знал, тут же лез в свои книги, чтобы узнать.

Все это я вспомнила, пока крутила педали назад в Скугсторп. Если где-нибудь, кто-нибудь и когда-нибудь писал о русалках, Ласло найдет. Обязательно найдет.

У нашего гаража стояла машина. «Форд Таунус». Похоже было, беднягу в последнюю секунду спасли из-под пресса на свалке. Окно в кухне открыто настежь — проветрить, что ли, решили. Мини-велосипед Роберта валялся рядом с крыльцом.

В прихожей — ваза с тюльпанами. Я сразу почуяла запах маминых духов — тех, дорогих, которыми она почти никогда не пользовалась. И все равно до меня не сразу дошло, что происходит: рюкзак на полу, потертые ковбойские сапоги, кожаная куртка на вешалке. Но все же дошло.

Я быстро поправила волосы, попыталась стереть грязное пятно на брючине и сама себе удивилась: неужели это ради него я прихорашиваюсь?

Голос в гостиной — знакомый-презнакомый, хотя я не слышала его почти год. Он же почти никогда не звонил из тюрьмы. Вообще не любил говорить по телефону, а если говорил, то мрачно и односложно, а иногда бросал трубку посреди разговора.

По радио звучала какая-то сентиментальная мелодия, и я слышала, как он подпевает. Потом возник еще один голос, пописклявее, чем папин, но не мамин и не братишки, а мужской. Мужской голос, только писклявый. Пошутил, должно быть. Потому что папа захохотал своим странным кашляющим смехом, как поперхнувшийся лис — я однажды слышала в зоопарке. Из гостиной появилась мама с подносом в руках и, увидев меня, просияла:

— Нелла, привет! Знаешь, какая новость? Папа вернулся! С ума можно сойти! Он ошибся, не так прочитал постановление. На три недели ошибся! И вот на тебе — трах, бах — появился! Часу еще не прошло. Ты что, не рада? Иди скорее, поздоровайся с папой.

Она хорошо выглядит — в вязаной кофте и юбке, белый шейный платок… и не просто хорошо, она выглядит влюбленной! Щеки розовые, надела самые лучшие свои сережки — красные камушки в серебряной оправе, а под ухом синяк от засоса. И движется как-то… легко, красиво. Я давно не видела ее такой счастливой.

— И Лейф тут… ну, приятель его. Я сейчас, только стаканы захвачу и сигареты.

В первый момент я его просто не узнала. Голова бритая, а весит килограммов на десять больше, чем когда я его в последний раз видела. Джинсы. Рубашка с короткими рукавами. Новая татуировка: змея обвивает руку. Когда он сел, у него были бакенбарды и конский хвост до лопаток. А сейчас совершенно лысый. Наверное, сегодня утром побрился — маленький порез с запекшейся кровью выглядит совсем свежим. Я почему-то не могла отвести глаз от его черепа, странного, шишковатого, с печеночными пятнами, похожими на мокриц.

Рядом с ним дядька, я его никогда прежде не видела. Тоже лысый, небольшого роста, но здоровенный, как бык.

— Привет, папа, — тихо сказала я.

Он меня сначала даже не заметил, повернул голову в другую сторону, точно услышал голос из-за стенки. Роберт сидел на корточках на полу рядом с ним, весь красный от возбуждения.

— Нелла, вот ты где! — Обнаружил наконец. — Иди скорее сюда, я тебя обниму!

Он обнял меня с такой силой, что больно стало, и боль эта каким-то образом сочеталась со всем букетом его запахов: вечный лосьон после бритья, сладковатый запах пота — его пота, только его, ни у кого не было такого запаха. Спиртное и табак. Он отпустил меня и удержал на вытянутых руках. Я посмотрела ему прямо в глаза — никакого блеска, никакой глубины, никакого выражения, прочитать, о чем он думает, невозможно, разве что где-то на самом дне этого до странности пустого взгляда.