Юлиан Хомутинников - Самолеты, или История Кота (СИ)

— Помню. Но даже если и так: что проку винить себя в том, что уже случилось, Кот? Ты ведь никогда ни о чём не жалела.

— Да, не жалела. А теперь вот, после смерти — пусть и вероятностной, — жалею. Думала, не буду жалеть, но Лохматый, похоже, прав. Если бы не жалела, меня бы здесь не было. Просто… Всё могло бы быть иначе, понимаешь? Если бы не я…

— А мне кажется, что это не твоя вина. Вообще, винить кого-то глупо, я считаю. Что сделано, то сделано. Вот если бы родители не стали строить самолёт…

— О, систер, это ты глубоко копнула сейчас, — усмехнулась Кот. — И напрасно, я думаю. Они ведь из-за этого и познакомились, — из-за мечты, я имею в виду. Более того, все мы появились на свет, по сути, из-за этой же мечты. И обвинять их за то, что они мечтали, да ещё так мечтали, — неправильно. Мало кто умеет мечтать так, как они. Люди ведь мало о чём мечтают, тем более в их возрасте. То есть, о каких-то ценностях, о благосостоянии там, ещё о чём-то… Не знаю. Я лично всегда мечтала обойти весь мир, — ну, или хотя бы всю страну для начала. И ведь у меня получилось! Может, не полностью, но всё же. А они всё строят свой самолёт, строят…

— Не «самолёт», Котя. «Самолёты». Два. Они же ссорятся всё время. Они рассорились, когда ты пропала. Просто… Как-то не так всё у них пошло. Ну, мечта — мечтой, а дети — это всё-таки не просто так… Вот. С тех пор они строят два самолёта. И постоянно подтрунивают друг над другом, пикируются. Такая глупость, если вдуматься. Ведь папа — первоклассный двигателист, а мама всегда была лучшей в аэродинамике. Вместе — идеальная команда! А порознь — какой-то трагифарс, честное слово.

— Эх. Вот видишь, Сонь: выходит, и тут я получаюсь виноватой, — Кот невесело улыбнулась.

— А ты вернись, Кот. Просто вернись — и всё наладится, я уверена. И всё будет как прежде, и даже лучше. Ты только вернись…

Я осеклась. Осеклась, — потому что по её щеке пробежала едва заметная слезинка. А ведь она вообще никогда не плакала. И я, и братья, мы её за это уважали. А что было там — внутри у Человека-Праздника, Человека-Улыбки, Чеширского Кота? — об этом мы как-то не думали… Вот и сейчас.

— Прости, Котя, — но она улыбнулась:

— Ничего, Сонькин, всё пучком. Я же умный Кот. Я всё-всё понимаю. Честно. И вернуться тоже очень хочу… Ну, насколько этого может хотеть привидение.

Она встала и сладко потянулась — как самый настоящий Кот.

— Пора мне. Я немного устаю от этих наших «контактов». Уж не знаю, отчего и почему, но факт — вещь упрямая. А уж как после разговора с Матрицей устала! Хорошо хоть, когда пропадаешь… Это лучше любого сна. Потому что, гляди: сейчас ты есть, а потом — раз! — и нет тебя. Совсем.

Ой, и правда нет, замечаю я. Пропала.

Снова пуста моя белоснежная палата, и не торчит из пола инородным телом кургузая табуретка.

«Значит, и мне пора».

Я вздыхаю и послушно закрываю глаза. Сон сворачивается в трубочку и отчего-то булькает. А, это не сон — это суп. Я же вот она — на кухне. И недостроенное крыло самолёта за моей спиной, и табуретка подо мной, и суп на плите медленно, но верно выкипает, и картошка, похоже, совсем разварилась.

Придётся делать пюре.

Отдыхай, Кот. Отдыхай, — а потом возвращайся, ладно?

Внезапно на кухне появляется Лохматый. Мельком глянув на меня, он как-то странно вздыхает, потом берёт полотенце и, ухватившись за кастрюльные «ушки», сливает воду с картошки. Над раковиной поднимается пар. Лохматый сосредоточенно толчёт картошку. Я сижу на табурете и смотрю в окно.

За окном идёт дождь.

…

Часть третья.

Глава 7. Лохматый: Попытка к бегству.

Пообедали, не сговариваясь, втроём, в «пространстве» Матрицы, за тем же «японским» столиком. Но это были уже совсем другие ощущения. В этой трапезе напрочь отсутствовало то волшебство, которое все мы испытали на себе во время чаепития.

Проще говоря, Кот, там не было тебя.

Тебя не было нигде и никак. Я смотрел на лица брата и сестры, отрешённые, задумчивые, и понимал: всё уже закончилось. Их, как и меня, ты уже посетила. Сказала каждому что-то своё. За что-то похвалила, за что-то поругала. Выслушала жалобы. Наверняка дала пару дельных советов…

И ушла. Растворилась. Исчезла.

Не знаю, о чём думали Матрица и Соня, а я… Я чувствовал себя почти так же, как тогда, два года назад, — брошенным, забытым, оставленным на произвол судьбы. Моя и без того бессмысленная жизнь, казалось, обессмыслилась ещё больше. Я не знал, что делать. Как жить дальше. С одной стороны, я помнил твоё напутствие, да и сам факт того, что фикус выкинули с балкона, явственно давал о себе знать. Мой балкон перестал казаться мне уютным гнёздышком, надёжным убежищем. Отныне он стал всего лишь ещё одним пространством. Теперь мне было всё равно, где существовать: на балконе, на кухне, да хоть в ванной. Это больше не имело никакого значения.

Я выпал за пределы своей привычной «зоны комфорта», и теперь, логически рассуждая, должен был искать для себя нечто новое, какую-то другую форму существования.

Но у меня не было никаких идей. Вообще. Была опустошённость и неприкаянность.

Это было довольно жестоко с твоей стороны, Кот. В конце концов, фикус рос (ну или сох) в горшке уже десять лет, — так зачем тебе понадобилось выдёргивать его оттуда?

Ты надеялась, что я смогу придумать для себя новую, лучшую жизнь, — но я на это не способен. Помнишь? Я всего лишь очередной второстепенный персонаж. Моя жизнь прописана безымянным сценаристом от начала до конца. Я, правда, не читал того сценария: кто ж мне позволит?

«Всяк сверчок знай свой шесток». А сбрось сверчка с шестка, — куда он денется?

А может, мелькнула мысль, Матрица прав? Может и мне пора — так же, как и тебе, Кот — собрать какие-то вещички, и в путь, куда глаза глядят? Может, где-нибудь там, за неведомым горизонтом и я найду своё, свой новый дом, свой смысл жизни, в конце концов? А?

Ведь, если вдуматься: что мне терять? У меня ничего нет. Ни верных друзей, ни любимой работы, ни хобби какого-нибудь… Ни целей, ни стремлений, ни мечтаний, ни надежд… Семья, конечно, есть, пусть и… своеобразная. Но тебя ведь это не остановило — верно, Кот?

Как ты сказала тогда, когда мы бежали, — «вперёд, к свободе»?

Отчего-то вспомнились слова из песни:

«Мой дом — тюрьма, тюрьма — мой дом, да только я живу не в нём, ой, не по мне такие дома. В клетку небо за оконцем, а я уйду своей тропой где-то между землёй и Солнцем… Туда, где нейтральной полосою сны, они мои и только мои…»(11)

О ком они, эти строчки? О тебе, Кот? А может, о Соне? Или всё-таки обо мне? Или о каждом из нас?

Мой дом не был тюрьмой только тогда, когда рядом со мной была ты. Наш дом не был тюрьмой только тогда, когда в нём была ты…

Каждый из нас придумал себе свои пути отступления, побега из этой тюрьмы; но я и в этом смысле оказался наименее способным из всех. Закрыться на балконе — небольшой подвиг. Куда мне до масштабов Матрицы или Сони, не говоря уже о родителях. И, само собой, не говоря о тебе, Кот.