Юлиан Хомутинников - Самолеты, или История Кота (СИ)

Я ненавидела все эти таблетки, эту горечь, я давилась ими, но всё равно пила, потому что они помогали, пускай и незначительно.

Единственным спасением от боли был сон. Поэтому каждая ночь являлась избавлением от дневного кошмара, хотя прежде я должна была ухитриться уснуть. Для этого мне давали снотворные, и я буквально проваливалась в глубокий сон, как в яму, но это был самый долгожданный момент за весь день. Ведь там, во сне, боли не было. Там была я — и чудесные, удивительные, сказочные миры! Я не знаю, откуда всё это бралось; мама никогда не читала мне сказок, ведь даже её шёпот оборачивался для меня ещё одним испытанием болью.

Но там, в этих снах, было всё то, о чём обычно пишут в сказках, и даже больше. Там были миры, которые никто и никогда не описывал. Там были существа, которые с радостью принимали меня, люди, которым я была рада больше, чем своим родным. Звучит странно, но, думаю, причина понятна.

У снов было продолжение — и да, и нет, потому что сны не были просто историями, они были мирами с тысячами, с миллионами историй, с целой жизнью, прожитой вне пространства, которое принято называть «реальностью». Я, правда, не задумывалась о том, что реально, а что нет; я просто делила свою жизнь на дневную боль и ночную радость.

Братьям было запрещено со мной общаться, Кот входила в нашу комнату исключительно в носках, чтобы не производить лишнего шума. Родители (обычно мама) приходили утром, днём и вечером, чтобы принести еду и дать лекарства.

Так протекала моя жизнь.

Но однажды всё закончилось.

Я помню тот день. У меня ведь хорошая память. Я помню, как проснулась и, как обычно стараясь не открывать глаза, вдруг поняла, что боли нет.

Нет! Её не было! Я открыла глаза и поймала лучик света, ухитрившийся пролезть в щель между шторами, но только сощурилась с непривычки. Боли не было! Я позвала Кота (она тихонько спала на верхней полке) и обнаружила, что могу говорить, — голова не болела!

Я не могла поверить. Это было похоже на сон — как бы банально это не звучало. Просто я никогда не чувствовала подобного; это было всё равно, как если бы я однажды поняла, что могу дышать под водой, например. И не во сне, а наяву.

А Кот свесилась со своей полки, улыбнулась и сказала:

— Доброе утро, сестрёнка.

С этой фразы для меня, и для всех нас началась новая жизнь.

Моему счастью не было конца. Больше не нужно было всех этих таблеток, больше не нужно было вести тот кошмарный образ жизни, который был моей реальностью с рождения. Родители, конечно, сразу же отвезли меня к врачу, но тот снова лишь развёл руками: мол, такое иногда случается, вам повезло, поздравляю. Теперь ваша дочь сможет вести нормальную жизнь обычного ребёнка.

Однако сны никуда не ушли. За все эти годы я, похоже, сроднилась с ними больше, чем со своей семьёй. И я была рада тому, что мне не пришлось отказаться от них ради этой новой жизни.

Но даже я удивилась, когда поняла, что сны мои вышли за пределы ночи. Это было необъяснимо, но я могла «заснуть» в любой момент. Однажды я заснула прямо за столом, во время обеда, и Кот, с которой мы всегда ели вместе, заволновалась. Она рассказала о моём «феномене» Лохматому, а тот счёл необходимым сообщить о нём родителям. Помню, папа с мамой зашли к нам в комнату, и мама спросила: «Соня, почему ты засыпаешь? Ты себя плохо чувствуешь?»

Но я прекрасно себя чувствовала! Я была даже рада тому, что могу чаще бывать в мирах, что стали мне так дороги за эти пять лет.

Родители переглянулись. «Если ребёнок не жалуется, — сказал папа, — значит, волноваться не о чем. Я думаю, это нечто вроде нарколепсии». «А если она станет лунатиком?» — спросила мама взволнованно. «Тогда обратимся к врачу, — кивнул папа. — Но я не думаю, что это опасно. Главное — не оставлять её одну. Так что, Вася, будь добра, присматривай за сестрой. И братьям скажи». «Хорошо, папа», — ответила Кот.

И снова улыбнулась.

Меня успокоила эта улыбка. Меня всегда успокаивала её улыбка, даже во времена царствования боли. Она была как обезболивающее, и даже лучше. Она была лучшим из всего, что существовало в этой «реальности»…

…Кастрюля, бурлившая кипящей водой, вернула меня к моей нынешней «реальности» — довольно унылой, надо сказать. По крайней мере, сейчас. Конечно, в жизни вне сна есть приятные моменты. Иногда они — в книгах, которые я порой читаю на работе (хотя за это поругивают). Иногда — в отдельных проявлениях мира, например, в закате. Я люблю закат, это так красиво! Даже в городе, — потому что Кот, бывая дома, часто рассказывала мне о том, как красив закат там, где не ступала нога человека. В нетронутом мире, немножко похожем на миры моих снов. Я не видела этого мира, я никогда не могла себе представить, каково это — быть такой, как Кот. Ведь, в отличие от мира снов, этот мир мог быть куда опаснее, — так мне казалось.

И потому Кот была для меня единственным проводником в этот мир, словно я следовала за её улыбкой, той самой, которую увидела в первый день моей свободы от боли. Правда, эти странствия ограничивались лишь её рассказами. Однажды она сказала родителям, что хочет взять меня с собой в путешествие, — но мама, не отрываясь от чертежа, ответила ёмкой и не подлежащей обсуждению фразой:

— Только через мой труп.

Кот тогда пожала плечами, похлопала меня по плечу и сказала:

— Не расстраивайся. Однажды ты сможешь отправиться в своё собственное путешествие, и никто не сможет тебя остановить, даже если очень сильно захочет. Просто так устроен мир, понимаешь?

Я понимала — насколько может понимать такие вещи ребёнок в 9 лет. Впрочем, я всегда чувствовала себя старше своего возраста. Возможно, причиной тому была боль, которую я пережила. Болезненные дети всегда чуть взрослее своих сверстников…

…Засыпав крупу в кастрюлю, я стала мерно размешивать будущую кашу небольшим половником (ложка в таком объёме попросту утонула бы). В квартире царила привычная тишина. Где-то за окном протяжно и печально завывала автосигнализация…

Вообще, если подумать, в моей жизни были только сны — и Кот. Остальное шло как будто фоном: вечно занятые родители, вечно занятые братья, чёртовы кухонные дежурства, школа, в конце концов. В школу мне ходить особенно не нравилось, потому что я постоянно засыпала на уроках, и учителя постоянно делали мне выговоры. И как я вообще умудрилась отучиться одиннадцать лет, притом отучиться неплохо — ума не приложу.

Сны заменяли собой скучные моменты жизни, эти лакуны безмолвия, которые в остальное время заполняла собой Кот. Тем более, когда я подросла, она стала для меня не просто сестрой и подругой, но и примером для подражания, — ведь она была такой… Такой…

Я всегда ей любовалась. Кот была красавица: высокая и такая же русоволосая, как папа, Лохматый и, возможно, Матрица. Худенькая, стройная, с огромными светло-голубыми глазами и неистребимыми веснушками на вечно загорелом, обветренном лице, она всегда носила тяжёлые туристические ботинки, крепкие штаны со множеством карманов и такую же жилетку поверх крупно-клетчатой рубашки, и из-за этой «амуниции» казалась ещё тоньше и изящнее. У Кота были длинные пальцы и удивительно крепкие ладони. Вообще, в ней была заключена недюжинная сила, в этой хрупкой девушке. Она с лёгкостью таскала тяжеленный рюкзак, который я и от пола-то с трудом отрывала. Честно говоря, во мне всегда жило странное чувство, смесь восхищения и зависти. Я хотела быть как Кот, хотела быть такой же стройной и сильной, но, к своему величайшему сожалению, я всегда была больше похожа на маму, а в данном случае это означало средний рост, широкую кость и эти проклятущие кучеряшки! Короче говоря, я была полной противоположностью своей сестре, и в детстве меня это здорово угнетало. Сейчас я отношусь к этому гораздо легче; тем более, Лохматый всегда учил меня принимать себя такой, какая я есть и, наверное, этому я от него всё-таки научилась.