Артур Хейли - Клиника: анатомия жизни

— У нее все будет в порядке. Спасибо, доктор, — негромко ответил Джон.

На мгновение наступила тишина. Потом Пирсон медленно произнес:

— Мне бы очень хотелось хоть что-нибудь вам сказать. Но не думаю, что от этих слов будет какой-то прок.

Александер посмотрел старику в глаза:

— Да, доктор Пирсон, от слов прока не будет.

Вивьен, откинувшись на подушку, пыталась читать принесенный матерью роман. Но слова и их смысл ускользали от ее сознания. Она вздохнула и положила книгу на одеяло. Сейчас она всей душой жалела, что запретила Майку показываться ей на глаза. Может быть, послать за ним кого-нибудь? Она посмотрела на телефон. Если позвонить, то Майк прибежит через несколько минут. Вообще, как могла прийти ей в голову эта глупая идея — побыть несколько дней в разлуке, чтобы все обдумать? Они же любят друг друга, разве этого не достаточно? Позвонить? Рука ее задрожала. Она уже потянулась к трубке, но чувство целесообразности пересилило. Нет! Она будет ждать. Уже прошел второй день. Еще три дня пролетят быстро, а потом Майк вернется к ней — вернется навсегда.

Майк, вырвавшись на полчаса, упал в глубокое кожаное кресло комнаты отдыха младшего врачебного персонала. Он делал именно то, что велела ему Вивьен: думал о том, каково это — жить с женщиной, у которой осталась только одна нога.

Прошло четверо суток после выявления первого случая брюшного тифа в клинике Трех Графств.

Днем в кабинете администратора собрались председатель совета директоров Ордэн Браун, главный хирург Кент О’Доннелл и хозяин кабинета. Браун и О’Доннелл с серьезными лицами слушали, как Гарри Томазелли говорит по телефону.

— Да, — сказал администратор, — я все понимаю. — Последовала пауза, затем он продолжил: — Если это так необходимо, то мы согласимся с любыми предписаниями. Итак, в пять часов. До свидания.

Он положил трубку.

— Ну? — нетерпеливо спросил Ордэн Браун.

— Городской департамент здравоохранения дает нам время до вечера, — ответил Томазелли. — Если к этому времени мы не выявим носителя инфекции, то департамент закроет нашу кухню.

— Они понимают, что это значит? — закипая, спросил О’Доннелл и встал. — Они понимают, что это равносильно закрытию клиники? Разве вы не сказали им, что поставщики готовых блюд могут обеспечить едой всего лишь горстку пациентов?

Не теряя хладнокровия, Томазелли ответил:

— Да, я говорил, но это не произвело на них ни малейшего впечатления. Департамент здравоохранения опасается, что эпидемия может перекинуться и на город.

— Есть какие-нибудь новости из отделения патологической анатомии?

— Нет, — покачал головой О’Доннелл. — Они продолжают работу. Я был там полчаса назад.

— Я не могу этого понять! — возмутился Ордэн Браун. — За четыре дня в клинике выявлено десять случаев брюшного тифа — из них четверо пациентов, — а мы до сих пор не можем обнаружить источник!

— Это очень большая нагрузка для лаборатории, — объяснил О’Доннелл, — они не сидят сложа руки.

— Никто никого не обвиняет, — отрывисто бросил Ордэн Браун, — по крайней мере пока. Но мы просто обязаны дать результат.

— Джо Пирсон сказал, что все культуры будут готовы к завтрашнему утру. Если носитель инфекции — работник кухни, то они выявят его, самое позднее, завтра до полудня.

О’Доннелл обратился к Томазелли:

— Может быть, попробуешь убедить департамент подождать хотя бы до завтра?

Администратор вздохнул:

— Я пытался. Но они и так уже дали нам четыре дня. Больше ждать не хотят и не могут. Чиновник департамента прибудет сюда в пять часов. Если к этому времени носитель не будет найден, то, боюсь, нам придется принять неизбежное.

— И что вы предлагаете? — спросил Ордэн Браун.

— Мой отдел уже работает. Мы исходим из того, что клинику придется на время закрыть. — Было видно, что Томазелли потрясен не меньше остальных.

Наступило молчание, потом администратор обратился к О’Доннеллу:

— Кент, ты не сможешь прийти сюда в пять часов, чтобы вместе со мной встретить чиновника из департамента?

— Приду, — мрачно ответил О’Доннелл. — Думаю, я просто обязан быть здесь.

Напряжение, царившее в лаборатории, могло сравниться лишь с усталостью работавших здесь трех человек.

Джо Пирсон сильно осунулся, глаза его покраснели, а медлительность движений выдавала неимоверное утомление. Четыре дня и три ночи он провел в клинике, выкраивая по несколько часов сна на кушетке, которую перенес из коридора в свой кабинет. Старик уже два дня не брился. Костюм был сильно помят, волосы всклокочены. Он лишь однажды, на второй день, отлучился из клиники на несколько часов. Никто не знал, где он, и Коулмен не смог его найти, несмотря на неоднократные звонки администратора и главного хирурга, искавших заведующего отделением. Появившись на рабочем месте, Пирсон не объяснил причин своего отсутствия.

— Сколько культур мы уже обработали? — спросил Пирсон.

Коулмен заглянул в список:

— Восемьдесят девять. В термостате стоят еще пять, за которые мы возьмемся завтра утром.

Дэвид Коулмен выглядел свежее, нежели Пирсон, во всяком случае, в том, что касалось внешнего вида. В отличие от Пирсона он каждую ночь спал у себя дома, но уходил из лаборатории далеко за полночь, а возвращался около шести часов утра. Поэтому тоже чувствовал невыносимую усталость и молил Бога, чтобы не уступить в выносливости старику.

Коулмена поражал Джон Александер. К его приходу молодой лаборант уже был на месте и работал как хорошо отлаженная машина. Движения его были неизменно точны и размеренны, бланки заполнены четким, разборчивым почерком. Джону с самого начала этой адовой работы были не нужны инструкции. Он настолько хорошо все понимал, что Пирсон, последив за ним в первый день, перестал вмешиваться в его работу.

— Что у нас с субкультурами? — обратился Пирсон к Александеру.

Заглянув в журнал, Джон ответил:

— Из восьмидесяти девяти проверенных чашек сорок две были отобраны для высева субкультур. Субкультур высеяно двести восемьдесят.

Пирсон начал прикидывать, затем вполголоса произнес:

— Выходит, надо проверить еще сто десять субкультур, включая завтрашнюю партию.

Коулмен взглянул на Александера. Интересно, что он сейчас чувствует? Не бросился ли он с головой в работу, чтобы хоть как-то отвлечься от своего горя? Прошло четыре дня с тех пор, как умер его ребенок. Потрясение, вызванное несчастьем, внешне уже не проявлялось. Коулмену, однако, казалось, что эмоции Александера продолжают бушевать, и отголоском их было высказанное молодым человеком твердое намерение стать врачом. Пока Коулмен не стал углубляться в эту тему, но решил серьезно поговорить с Александером после аврала. Он мог многое ему посоветовать, основываясь на собственном опыте. Кроме того, что Джону нелегко будет снова стать студентом после неплохо оплачиваемой работы, его следовало предупредить и о других трудностях, ожидающих студентов-медиков в самом начале их тернистого пути.