Юрий Енцов - Волшебные рассказы

Первая волна восторга сменилась затишьем, Галатея приподнялась с травы, предоставив мне вывалившиеся из бюстгальтера груди, это стало причиной моего второго сладостного усилья. Но и оно завершилось неторопливым покоем. Проехала где-то далеко машина, никаких других звуков в этой тьме и этом мире не донеслось до нас. Подумав, стоит ли форсировать событья, я закрыл глаза и этим, без излишних стараний, сконцентрировался на нужной в данный момент чакре своего тела. Вся энергия из его органов потекла-потекла туда вниз, хлестнула, вернулась обратной волной и маленьким, персональным атомным взрывом – выплеснулась во вселенную из стеклянной колбы, разбитой у ступенек ее трона.

Было очень тихо, и только где-то за деревьями проносились автомобили, да с реки долетал звук мотора, работающего там пароходика. Наступила ночь. И в тот момент, когда тьма достигла наибольшей плотности, когда стало ясно, что темнее сегодня уже не будет, разве что если умрешь, откуда-то сверху начал падать голубоватый свет. Сначала он был едва заметен, но его невозможно было спутать со светом уходящего дня, потому что граница света и тьмы, хотя коротко, но обозначилась. Потом свет усилился и стал разгонять мрак вокруг, и, наконец, достиг такой силы, что мы поняли: он не чудится, а существует на самом деле.

– Странно, – сказала Галатея, – откуда этот свет?

– Зажглись фонари, – объяснил я, – один из них висит прямо над нами.

– Странно. На чем же он висит?– сказала она, посмотрев вверх, – в листве совсем не видно. Похоже, что его повесили прямо на ветку.

Подняв голову, я увидел яркий бело-голубой шар, наполовину спрятавшийся в листьях. Вокруг него носилась мелкая крылатая живность.

– Нам пора, – сказал я.

– Пойдем, – Галатея присела на скамью, натягивая трусики,– я не думала, что мы так задержимся.

– В моем образе ты видишь олицетворение идеи творящей человечности.

– Это аллегория?

– Абстрактная философия. Конкретно только то, что я хочу стать человеком.

– В человеческом мире все стремится к концу. Помнишь «и всех вас гроб, зевая, ждет».

– Как будто есть какой-то конец и какое-то начало? Кто-то устремлен в бесконечность, ему тесно в границах земного пространства и времени, как в склянке. Моя судьба говорит о том, что обретение «абсолютного» возможно лишь с утратой «относительного», чем является человеческая жизнь. Но, в общем-то, между ними разница не столь велика и совершенно не принципиально. Один хочется уподобиться богу, другой – человеку.

Мы посидели еще немного, потом, с сожалением оставив под скамейкой маленький полупрозрачный мешочек, прошли по освещенным голубоватым светом аллеям, через белые ворота с железной сетчатой дугой, мимо старого пустого дома, церкви в строительных лесах.

– Позвонишь мне завтра? – спросила Галатея, когда мы проходили под очередной, пульсирующей нарисованным светом лампой: наша двоящаяся бессчетное число раз тень множилась в момент перехода мимо столба, чтобы повторить эту процедуру под следующим фонарем.

– Осколки стекла похожи на цветы. Да позвоню, – сказал он.

Был первый вечер лета, теплый, уже не чувствовалось ледяного дыханья неба, после затянувшейся солнечной весны оно стало теплым.

– Что ты будешь делать завтра, – спросил я.

– Почитаю про асфодели,– ответила она.

– Что это?

– Асфодели? Такие цветы. Уже очень скоро нам не нужно будет расставаться. Ты рад?

Я поцеловал ее в прохладную щеку и сказал:

– Мы будем жить долго и счастливо.

Когда она ушла, я вновь увидел того типа в пиджаке. Он на правах старого знакомого остановился и показал мне незажженную сигарету. Я достал спички. Он закурил над моими раскрытыми ковшиком ладонями и задул огонек спички.

– Вы никогда не увидитесь больше, – сказал он, ты не готов. – Ты не достаточно открыт миру, она не различает широту твоей души. Твоя грубость шокирует ее утонченную натуру.

– Как жаль, – сказал я с остановившимся сердцем, а мне казалось, что мы похожи.

– Может быть. Но только ты ведь… Она чувствует, что в тебе что-то не так. Развязка может быть печальной. Ведь ты хочешь самореализоваться. Не так ли? Стать человеком с большой буквы, а не Человечком как теперь.

– Мне в полном смысле хочется родиться, разбив свою стеклянную темницу.

– Понимаю. Поезжай в Крым. Поплавай, поныряй. Ведь ты это любишь.

Но как же так? Она становилась такой веселой, довольной общительной со мною, а ее спокойствие добавляло мне так не хватающую уравновешенность. Живя моими интересами, она могла бы снисходительно относиться к моим поступкам, всегда прощая их. Она могла заставить меня стремится к большему.

– Ну что я могу сделать? – сказал он.

– Пока тебе не удалось стать сложнее, ты остался слишком груб. Обыкновенный гомункул.

С точки зрения городского сумасшедшего

Хотя мы и похожи немного, но мой брат лучше меня: смелее, энергичнее. Правда, он тоже любил летом посидеть на буграх, на зеленой травке, посмотреть, подставляя лицо теплому ветру, сверху на теплоходы, проходящие по реке, ведь это все любят в нашем небольшом городе – развлечений то у нас мало. Но он даже тут предпочитал компанию. А я – всегда сижу один. Меня только мамины козы не смущают, я ведь так застенчив. Впрочем, давно уже я не был на тех буграх, меня не выпускают.

Моя жизнь теперь упорядочена: подъем, умыванье, завтрак, прогулка, обед, тихий час, полдник, просмотр телевизора, если разрешат, затем ужин, умывание и отбой. Мне тут хорошо. По крайней мере, пытаюсь себя в этом убедить. Ведь по настоящему хорошо мне не бывает никогда, и быть не может.

Вот он, мой брат, не такой. Он умеет довольствоваться тем, что есть и быть при этом счастлив. Или, по крайней мере, успешно делать вид, что у него все нормально. Это я все время мучаюсь, ежусь от собственного холода, исходящего из темной моей души, места себе не нахожу. Он не заторможен, как я, а энергичен, когда ему надо, просто он знает, что хочет, и чего не хочет. Звезд с неба не хватает, а так же солнце и луну, при нем они свободно разгуливают по небосклону.

Не знаю, кто из нас крепче физически, для мальчишек это так важно, а у нас с ним никогда не было случая для выяснения этого в единоборстве. Ведь я его на четыре года старше и хорошо запомнил его малышом. Меня умиляли маленькие ручки и ножки братика. Вспоминаю, как отец однажды зимой привел меня в роддом. Было темно, наша молодая мама показалась за оконным стеклом, со свертком в руках, и я сказал папе, глядя на братика: «Он как огурчик, а головка как маленький мячик». Это было в городке, где мы тогда жили. Отец потом часто это мое детское высказывание припоминал со смехом.

Потом мы опять вернулись в мой родной город. Жили в старом, бревенчатом частном доме. По весне родители отгородили неподалеку ивовым плетнем участок, вскапывали, и сажали там картошку. Рядом протекала речка, впадавшая неподалеку от этого огородика в большую реку. Однажды братик, пока родители на майские праздники увлеченно огородничали, пошагал к этой речке и – увяз по пояс в густом иле. Я заметил это и закричал. Казалось еще немного и его затянуло бы. Отец побежал туда, в густую грязь, и вытащил его, сам весь перепачкавшись.