Алексей Смирнов - Небесный летающий Китай (сборник)

Богданов, полный надежд на прощение, вскинул глаза на собеседника. Аналитик ненадолго задумался, потом просветлел и – уже, увлечëнный, оживляясь – пустился объяснять:

– Думаю, что ответ здесь простой. Ведь у Персея очень ограниченные способности к саморазвитию, поскольку он существует не самостоятельно, а лишь в качестве удобного вместилища для примитивных пластов вашего сознания. Вы снова забываете, что Персея нет и никогда не было, есть только миф между прошлым и будущим, которым пользуются все, кому не лень – всë, короче говоря, человечество. Психологическая основа человечества едина. Вам повезло добраться до глубинного, неподатливого слоя. Персей, символизируя этот слой, расти не может, он замкнут в своей окаменелой форме. Возможно, это прозвучит парадоксально, но он, хотя миф об этом молчит, тоже является жертвой Медузы: Персей окаменел, будучи близок к первородному праокеану. Он больше, чем вы, человек сознательный и современный, зависим от чар его мутных вод, в которые, конечно, не раз заглядывал вольно или невольно, а потому и лишился способности что-либо в себе изменить. И жив остался только благодаря собственной трусости – вместо того, чтобы смело взглянуть в глаза неистовой первопричине, он, прячась за щит, отрубил ей голову, то есть – убил, подавил, вытеснил, загнал в подсознание и с этим жил дальше, обречëнный на прежнюю беспросветную слепоту.

Богданов сидел и обдумывал услышанное. Он вспоминал, как тëплые морские волны лизали ему пятки. Аналитик, думая, что клиент занят внутренней борьбой, не стал ему мешать. Он встал, подошëл к окну, сдвинул шторы, рассчитывая этим действием подтолкнуть Богданова к принятию единственно правильного решения. Дескать, деваться тебе некуда – что бы ты там себе сейчас не мыслил, процесс благополучно развивается без твоего участия, машинка-уроборос скачет по полу, вот уже и шторы сошлись, а через пару секунд я переберусь на своë рабочее место в изголовье кушетки. Ты, поглощëнный страхом и сомнением, автоматически подметишь каждый мой шаг, невольно придавая отмеченному черты неумолимого рока. Так думал аналитик, но, когда Богданов, наконец, раскрыл свой широкий, от уха до уха, рот, вместо единственно правильного решения прозвучала язвительная реплика:

– Мне пришло в голову, что чем сферичнее, изящнее идея, тем больший промах скрывается за кадром. Изящество и завершëнность предполагают глобальную ошибку. Ведь человек не может предусмотреть всë до мелочей. И потому теория, которая всë гладко и складно объясняет, наверняка ошибочна.

Аналитик вздохнул: ну и речи – научил на свою беду. Надо же, как излагает. Не переча, словно истинно душевнобольному, он потянулся за шприцем.

– Я никогда не утверждал, что моя теория стройна и совершенна, – начал он, усыпляя бдительность Богданова. В его голосе появились успокаивающие, баюкающие интонации, будто кто-то очень взрослый, очень толстый и очень далëкий от мира детских снов принялся самодовольно напевать какое-нибудь бессмысленное «Бом-бом, бом-бом». – Это вообще не моя теория. Я даже не берусь еë чëтко сформулировать. В ней много пробелов, неясностей…

– Как белых пятен на глобусе, – подхватил Богданов, чья способность мыслить образно неуклонно возрастала. – Но глобус остаëтся глобусом, он круглый и совершенный.

– Экий вы фантазëр, – похвалил его аналитик, одновременно закатывая рукав богдановской рубашки. Богданов, слегка оглушëнный как психологией, так и химией, не сопротивлялся. Он, казалось, совсем не обращал внимания на манипуляции. Аналитик приписал это своему гипнотическому мастерству.

– К чему это всë? – клиент заглянул в глаза целителя, когда игла впилась ему в руку. – Почему вас так заботит спасение моей души? Чтобы что-то спасти, надо сперва это разыскать и опознать…

– Вы слишком высокого мнения обо мне, – улыбнулся аналитик, кладя шприц на столик– Спасение души не есть моя цель, и если ваша душа спасëтся, то это будет счастливым побочным эффектом лечения. Я честно отрабатываю полученные деньги. На сегодняшний день моя задача скромна. Я всего-то и хочу, чтобы вы перестали мусолить бредовые мысли насчëт вокзалов и чемоданов. Ведь это тëмный бог, сокрытый в вас, пугает вас чëрной утробой. Он – кит, вы – Иона. Ну, ничего, мы вскроем этот чемодан, и вы убедитесь, что внутрь лезть вам незачем.

8

Персею не слишком хотелось разыскивать сомнительных грай, да и путь до сада Гесперид предстоял утомительный. По какой-то причине Афина оказалась не в силах лично одарить героя крылатыми сандалиями – кроме же сандалий он, в соответствии с внушениями демона, ни в чëм не нуждался. Сандалии находились у нимф; где искать последних, Афина тоже отказалась сообщить – вероятно, не знала сама. И потому Персей с его спутником справедливо опасались, что поиски сандалий порядком затянутся – к тому моменту, когда они доберутся до нимф, их ноги всë равно будут сбиты в кровь. Поэтому, посовещавшись, решили послать к чертям и грай, и нимф, и Афину сразу вместе, ничуть не смущаясь тем обстоятельством, что черти являлись гораздо более поздним мифологическим оформлением телесных процессов.

– Это ничего, – сказал врачеватель успокаивающе. Персей посмотрел на него вопросительно, поскольку ничего не говорил, и врачевателю пришлось ещë раз, уже по поводу своих разговоров с самим собой, отметить, что «это ничего».

– Я беседую с богами, – объяснил он с суровым видом.

– С Богдановым? – встрепенулся Персей.

– С ним, с ним, – махнул рукой волшебник.

…Шли в молчании, вдыхая горячий влажный воздух. Персей, закалëнный в боях, легко сносил естественные тяготы и лишения, чего нельзя было сказать о его спутнике. Похоже было, что мало-помалу их путешествие начинало раздражать чародея.

– Вы когда-нибудь моетесь? – неожиданно осведомился чародей с ноткой неприязни и косо посмотрел на козий мех, из которого была сделана одежда героя.

– Я посещаю бани, – молвил Персей удивлëнно.

Лекарь хмыкнул, отвернулся и дальше шëл, периодически с досадой поводя то плечами, то носом. Ночевали они под открытым небом. Сон их часто прерывался песнями далëких сирен и топотом сатиров, которые имели привычку водить хороводы в самое неподходящее время. Так прошли первые сутки, вторые; Персей всë чаще замечал на лице своего спутника недоуменное выражение. Он не понимал причин удивления лекаря; Персей считал, что события не покидают накатанной жизненной колеи и ничто в их путешествии не противоречит порядку вещей.

– Что тебя гложет? – спросил он, не выдержав, на третьей стоянке. Аналитик почесал заросший подбородок.

– Мне казалось, что идти придëтся поменьше, – пробормотал он.