Алексей Смирнов - Небесный летающий Китай (сборник)

И маршал просиял.

– Переговоры! – воскликнул он. – Это уже кое-что!

– Я в этом не уверен, – осторожно возразил консультант, но маршал не стал его слушать и нарядился в парадную форму.

– Если погибну, то с честью, как подобает солдату, – так он сказал.

И вышел навстречу парламентерам.

Шары застыли в десяти шагах от него. Огромный короб соскользнул и глухо ударился о землю. Из него забулькал голос:

– Мы приносим глубокие извинения за досадную задержку. Переводное устройство сломалось при падении, его пришлось долго чинить. Теперь мы готовы объясниться.

Маршал так разволновался, что снял фуражку. Но в нем опять заговорил солдат.

– Полагаю, вам хочется выжить, – брякнул он первое, что вспомнилось.

– Выжить? – изумился короб. – Больше всего на свете мы хотим сдохнуть. Простите.

Маршал не нашелся с ответом, и тот продолжил:

– Это величайшая беда и величайшее чудо нашего племени. Мы бессмертны. Но мы веруем в смерть. Это основа нашей религии и философии. Наш бог претерпел великую радость и навсегда умер в цирке. Мы не можем повторить его подвиг, но верим, что когда-нибудь это случится. До той же поры мы вынуждены странствовать и заселять чужие миры. Но с вами мы чем-то похожи. Мы рады, что потерпели крушение в вашей стране, которая тоже жива только чудом.

Маршал помолчал, затем подозвало адъютанта.

– Думаю, мы договоримся, – шепнул он. – Сообрази нам что-нибудь закусить.

Солнце садилось и было похоже на остывающую топку, куда затягивало стрелы цветастых облаков. Недостроенный особняк красного кирпича в окружении зелени имел в себе нечто от подосиновика.

Над черной непроницаемой рекой висел туман; далекий велосипедист медленно катил по грунтовой дороге, гоня впереди себя двух утомленных коров. Его, обманчиво загорелого в наступающих сумерках и рыжем солнечном свете, было отлично видно с берега, где на траве расположился солидный краснолицый мужчина, одетый по-городскому: белая рубашка, галстук в полосочку с ослабленным узлом, неброские брюки. Ремень был распущен, живот деликатно выбухал. Второй человек сидел рядом, широко раскинув ноги, и разливал водку. Этот был совершенно седой, но моложавый, тоже горожанин, одетый похоже, однако построже: все было застегнуто и заправлено.

Беспородный пес лежал невдалеке, положив голову на толстые лапы.

Краснолицый запрокинул голову, прищурился на ласточек, круживших высоко в небе.

– Жалко, – сказал он тоскливо, и в этом сожалении сквозило что-то застольное, банкетное, томящееся по цыганскому хору. Но в то же время казалось, что краснолицый сейчас добавит: «Да и пропади оно пропадом».

– Да и пропади оно пропадом, – добавил он, не медля ничуть.

– Не расстраивайся, – сразу откликнулся седой. По его тону легко было догадаться, что эти слова он произнес уже не однажды и терпеливо повторяет их, как мантру. – Затихаримся на пару лет – ты и не заметишь, как они пролетят.

Первый опрокинул стакан, болезненно поморщился. Пес встал и озабоченно подошел, принюхиваясь. Он живо интересовался разного рода глотанием и видел, как краснолицый что-то проглотил. Тот взял двумя пальцами кружок колбасы и бросил псу, который поймал эту небесную манну на лету.

– А этого что? – Седой вытер губы и кивнул на пса. – С собой заберешь?

Пес приблудился нынешним летом, и краснолицый успел к нему привязаться.

– Какое там, – он с сожалением отмахнулся. – Куда я его дену? Вот и животину жаль…

– Такая полоса пошла, – пожал плечами седой. – Куда ни посмотришь – всего жаль. И пса жаль, и дом… Ну, не пропадет. Жил же он как-то раньше?

Краснолицый подцепил сухую ветку, метнул в воду. Пес, как раз покончивший с колбасой, взвился и на мгновение завис в воздухе.

– О какой, – удовлетворенно буркнул краснолицый.

Пес врезался в воду; голова быстро-быстро поплыла к ветке. Водомеры бросились врассыпную, закачались кувшинки. В зарослях камыша непонятно чавкнуло; собачья голова окутывалась туманом. Под водой домысливался хвост, бешено вращающийся на манер гребного винта. Едокам почудилось, что там, под водой, уже не лапы, а ласты – кто знает, что происходит с вещами, когда они нам не видны.

– Джокер! – позвал домовладелец. – Давай-давай-давай! Работай! Ну-ка, скоренько, плыви ко мне!

Джокер скосил глаза, хапнул ветку и сосредоточенно развернулся.

– Умница! – краснолицый, расчувствовавшийся от выпитого, ударился в сюсюканье. – Ты мой хороший, ты мой бедняга… Бросает тебя плохой хозяин, уезжает от тебя плохой хозяин…

Широко улыбаясь, с веткой в зубах, пес приближался к берегу.

Седой перекатился на живот. Он жевал травинку и недовольно рассматривал мертвый особняк. Техника ушла, таджики ушли, строительная пыль улеглась. Скоро трава, кроша и раздвигая плиты, пробьется; скоро завяжутся постояльцы покрепче – тополя, например. Повсюду будут крапива, лебеда, лютики, одуванчики…

– Ты говоришь с ним, как будто он тебя понимает, – сквозь зубы пробормотал седой.

Краснолицый отпрянул, потому что Джокер начал отряхиваться. Рубашка промокла, лицо и выставленная ладонь покрылись мелкими каплями. Пес самозабвенно метал влажный бисер.

– Конечно, понимает, – серьезно ответил хозяин особняка. Поправил рубашку, заглянул через оттопыренную губу в проем, придирчиво осмотрел золотую цепочку с увенсистым крестиком. – Джокер – головастый парень. Он с полуслова сечет, ты только скажи…

– Ну да, – скептически кивнул седой. Он был образованным человеком, адвокатом, и работал на краснолицего. Помогал ему заметать следы со строительством, потому что налоговая служба неожиданно взяла след и наступала на пятки. Он подружился с клиентом, но не упускал случая его поддеть, потому что считал себя намного умнее. И уж конечно, начитаннее. Это и вправду был просвещенный и образованный человек.

– Ты что, не веришь мне? – обиделся краснолицый. – Джокер! А ну, ко мне!

Джокер принял в пасть отложенную было ветку, подошел к повелителю и положил добычу в ноги.

– Молодец! Правильный пацан! Ты, Джокер, без нас не скучай, мы еще вернемся… Отобьемся от этих козлов – ты и глазом своим собачьим моргнуть не успеешь…

Пес преданно внимал краснолицему.

– Джокер! – вдруг крикнул седой.

Джокер повернул к нему голову и высунул язык, мелко и часто дыша.

– Джокер, отморозок! – продолжил седой. – Придурок лагерный!

Пес встал и неуверенно вильнул хвостом.

– Видишь, – нравоучительно изрек адвокат. – Ему по сараю, что ты говоришь. Джокер, придурок, двадцать пятое июня, колбаса – для него все едино. Зонтичный бренд. Слова разные, а суть для него одна.

– Чего ты сказал?