Алексей Смирнов - Небесный летающий Китай (сборник)

– Расшибусь, не волнуйся. С ребятами поосторожней. Ты должен с ними поладить. Маша – предлог, приманка. Ребята прискачут злые, полезут за шпагами. Ты свою не вынимай. Договорись миром, Маша тебе пособит. И дашь им лекарство. Мальчики наверняка чувствуют себя неважно. Назовешься заморским лекарем, каким-нибудь Калиостро, и вколешь им по дозе. Потом, когда привыкнут, груз – на обочину, и вертай их назад. Поедут как миленькие, под кайфом.

– Шприцы надо приготовить. Тысяч десять, пускай седая старина погуляет.

– Нет уж, никаких шприцев. Так, глядишь, история изменится.

– А без них не изменится?

– Не изменилась же. Ведь это все уже состоялось. И мы с тобой тут, бравые да ладные.

– Уверен? Шайтан с ними, пусть клизмы делают. Только почему плохо себя чувствуют молодые львы? Они что – отходы в карманах везут? Ведь там контейнеры.

– А, дорогой! – Гагенгум горько усмехнулся и вмиг стал похож на такого же, как Берлинго, восточного человека. – Они облегченные. Машина времени не резиновая. Такую тяжесть послать! Экономили, на чем только можно. Знаешь, сколько она электричества жрет?

– Моя доля удваивается, – сказал Берлинго.

7

Бабка постаралась на славу: Каретников держался пусть не орлом, но мог передвигаться, рвота унялась. И кашель отступил до поры.

Правда, заботливый Паншин строго-настрого запретил ему ехать в седле. Каретникова уложили в подводу, ящики сдвинули к борту.

– Извини, что не карета, брат Каретников, – подмигнул ему Нащокин, устраиваясь поудобнее и беря вожжи. Он немного шепелявил.

Тот мужественно помахал перчаткой.

– Чур, господа, мусью будет мой…

– Ай да больной! Верное дело – племянницу бароновскую под бок, а там и свадебка…

– Зазнаетесь, Каретников! Звезду получите!

– Бог с вами, Нащокин! Самое большее – худую деревеньку…

И Господинчев, сказав так, быстро просунул руку за пазуху и стал ожесточенно чесаться.

– Проклятье, – пробормотал он.

– Никак у вас, Господинчев, инзекты? – озаботился Паншин, который уже изготовился запрыгнуть в седло, но в последнюю секунду остановился.

– Пожалуй, инзекты. Вот окаянный бок – зудит!

– Дорогой растрясет. В путь, господа!

Пышная хозяйка махала с порога платком. Одна половина ее лица выражала огорчение, тогда как другая, напротив, – облегчение. Она была вдова, но жила в достатке. Паншин внимательно прищурился: он вдруг вспомнил о вестовом, что до сих пор храпел на сеновале.

«Что мне за дело?» – сердито подумал он и пришпорил коня. Тот ни с того, ни с сего взвился на дыбы, седок лязгнул зубами и лишился-таки клыка.

– Тьфу! – перламутровая крошка исчезла в рассветном сугробе.

Всадники выехали со двора. Паншин позеленел лицом, тошнота подступила к горлу. Он подавился начальными словами песни: «не» превратилось в отрыжку, «вешать» ударилось в носоглотку, а «нос» просвистело сквозь зубы несостоятельным облачком. Во рту ощущался привкус железа, который Паншин списал на зуб, не зная пока, что его десны начали кровоточить.

Его смятения никто не заметил; каждый ездок погрузился в свое.

«Как бы мусью не одолел!…»

– Наддай, Нащокин! – голос Каретникова был слаб, но бодр.

– Н-но, смертяка! – Нащокин, довольный, что может потрафить товарищу, привстал и даже попытался свистнуть. Свист вышел вялый, ничуть не похожий на молодецкие россвисты вчерашних разбойников.

– Паншин! – прокричал сквозь стук копыт Господинчев. – Зачем мусью барышню в монастырь везет?

– Небось, обидел!

– То-то, что небось! А венцом греха прикрыть не хочет!

– Приготовьтесь, господа – впереди лес. Как бы не повторилось.

Каретников приподнялся на локте и потянул пистолеты. Подводу мотало, государственный груз громыхал, оповещая о всадниках белые пустоши, которые были готовы принять в себя и груз, и всадников, и государство. Паншин летел впереди, прикидывая, доберутся ли к полудню. Если Бог даст – должны добраться. Искомое Покровское, как выяснилось после расспросов хлебосольной хозяйки, существовало в этих краях в единственном числе.

Тошнота усиливалась. Паншин, не снижая скорости, оглянулся на своих товарищей. Их вид удручал, и командир тревожно подумал, что ставки отряда в вероятной битве с коварным мусью падают с каждой верстой. Вороны невесело лаяли; их скучный хохот пронимал Паншина до печенок.

8

Барон фон Гагенгум решился на извращение и принимал ванну. Массивное вместилище казалось диким в отрыве от кафеля, душа и трепетных занавесок. Ванна стояла посреди комнаты, и перепуганная девка ходила вокруг Гагенгума, подливая горячей воды из кувшина. Она предчувствовала скорое приглашение и двигалась на цыпочках, боясь сама не зная, чего – то ли бесовской купели, то ли непонятного барина.

Гагенгум краем глаза посматривал на девку, но действовать не решался. Он плохо разбирался в местных обычаях. Скорее всего, оно было бы все путем, да кто ж его знает. «После дела, – внутренний Гагенгум погрозил внешнему пальцем. – Держите себя в руках, господин советник».

– Поди вон, – пробурчал он, собравшись с волей.

Та в замешательстве поклонилась и выбежала за дверь.

«Никак, удивилась. Может быть, следовало как раз наоборот? Дворня засмеет, пойдут слухи… Государыня потребует к себе…»

И Гагенгум содрогнулся. Он знал об аппетитах государыни и меньше всего хотел связаться в ее мыслях с деликатными сферами. Не дай Бог, захочет испытать.

«Государыню мне не осилить. И что же дальше? Голову с плеч? В батоги? Или посадят в острог? Острог – это какая же будет эпоха?»

Тем временем естество забирало свое. Мысли о девке, усиленные образом грозной государыни, возбудили Гагенгума, и он осуждающе уставился на телесный результат.

«Может, и шубу пожалует, раз такое дело. И сотенку душ».

Здесь Гагенгум понял, что вконец размечтался, и приказал себе думать о главном.

Затея с Машей не давала ему покоя. Не надо было Машу. В добрых молодцах взыграет ретивое – Берлинго и шприца не успеет набрать, не дадут. Минет, говоришь? А шпаги не хочешь?

Стратегия, порочная в зародыше. Изначальная конфронтация. Да, отозвать – причем немедленно. Или раскрутить машину обратно, убрать к черту Машу, переодеть Берлинго деревенским знахарем – или, лучше, иностранным врачом, по задуманному сценарию. Этот пункт обойти не удастся.

Конечно, так будет вернее. До чего же заразная штука – кино! Зомбирует былое и думы.

Гагенгум взялся за края ванны, начал вставать.

Под грохот сапог распахнулись двери. Вошел отряд солдат. Барон застыл в неприглядной позе; капли срывались с его дебелого тела и разбивались в круги.

Свирепый офицер остановился возле ванны и расправил свиток.

– Повелением государыни! – объявил он заглавие царской грамоты.