Ханс Хенни Янн - Это настигнет каждого

- Вам поручили мне это высказать?

- Нет, я лишь согласилась передать письмо. Я знаю, что вашему отцу было нелегко оттолкнуть вас... и что он готов вас простить, в любую минуту... только бы вы хоть немного исправились... не увлекались так откровенно этой сомнительной дружбой.

- Высказывание кристально прозрачное... Вы выплеснули на меня целый ушат помоев. Матье Бренде сидит теперь в луже. Все это, фру Линде, для меня весьма поучительно. Мне в самом деле придется сосредоточиться, чтобы увидеть на нарисованной вами картинке самого себя... чтобы распознать себя под слоем грязи. У меня, видимо, нет правильного представления о себе... и о своем прегрешении.

- Вы, господин Бренде, - несчастный, введенный в заблуждение человек... Больно смотреть, как из-за скверного уличного мальчишки, из-за какого-то порочного матроса, выросшего без отца, вы навлекаете на себя беду.

- Я, фру Линде, наверное ослеп... стал туговат на ухо... и проявил непростительную бесхарактерность, если вы, утратив всякое уважение... осмеливаетесь говорить мне такие вещи за завтраком... между двумя чашками кофе.

- За дурные поступки приходится дорого платить.

- Мне что же - еще и выслушивать мещанские банальности?

- Вы отреклись от Бога и Его заповедей...

- Вскоре прольются дождем огонь и сера. Да-да, я пока не забыл о славных деяниях иудейского Бога в Содоме и Гоморре.

- В самом деле, остается надеяться на вмешательство Господа. Который завершит начатое и устранит этого... господина Ларсона, как прежде, заботясь о вашем благе, устранил фрёкен Ларсон.

- Устранил... Устранил прежде?! Да вы в своем уме?!

Уж не глотнули ли вы натощак шнапса? Как это понимать - что Он устранил фру Ларсон?!

- Она мертва. Попала под грузовик. Колесо проехало по ее голове.

- Мать Гари —

Матье Бренде потерял дар речи. Клетки его мозга будто внезапно опустошились. И уже не порождали сомнение или веру, возмущение или сострадание, ужас или элементарный протест. А только - смутное ощущение заторможенности... Механизм, который продуцировал приходящие на ум слова, был не отключен вовсе, но заторможен. Слова не состыковывались друг с другом, ничего не выражали. Наконец он спросил - равнодушно, как могло показаться:

- И когда это случилось?

- Несколько недель назад, - ответила экономка.

- Об этом писали в газетах?

- Я такого в газетах не читала. И потом, людей по фамилии Ларсон полным-полно.

- Откуда же вы знаете, что под машину попала именно фру Ларсон, мать Гари?

- В этом есть своя логика.

- Откуда... От кого вы узнали, вот о чем я спросил.

- У каждого свои источники информации и личные связи.

- Но ведь вы, позволю себе предположить, не поддерживаете личные связи с дамами, работающими на панели.

Тот дом... Та часть города вряд ли вам известна. Значит, вы лжете... так или иначе.

- Нагрубив мне, вы не поднимете покойницу из могилы.

- Гари... господин Ларсон... еще вчера вечером ничего об этом не знал... совсем ничего. Иначе он рассказал бы мне.

- Он скоро узнает.

- А мой отец слышал об этом несчастье?

- Ему о нем сообщили.

- Ах ну да, я слишком наивен! Доверчив, словно щенок, которого еще не пнули сапогом в брюхо. Как мог я забыть о детективном бюро, агентстве господина Йозефа Кана, чьи письма приходят в дом постоянно?! Господин генеральный директор установил слежку за каждым из своих знакомых, чтобы знать о них... знать всё. Знать, что кого-то переехала машина, а кто-то другой в это время посещает публичный бассейн, обнимает девушку или завтракает. И вы, фру Линде, тоже тайком читаете эти письма. Либо отец забывает запирать ящик, где они хранятся, либо вы раздобыли второй ключ... которым пользуетесь вот уже двадцать лет. Тут впору прийти в отчаянье! Но ведь я блудный сын. Когда я реву, как бык, вы, фру Линде, в душе смеетесь. Вы понимаете, что я для вас не опасен. Отец знал: умерла мать моего друга. Но за всю ночь, пока мы с ним разговаривали, он ни слова об этом не проронил. Сын погибшей и его друг - единственные, кому придется узнать о случившемся позже, обходными путями, кому эту новость преподнесут как блюдо, приправленное злорадством.

- Ваши подозрения не задевают меня, они бьют мимо цели, - высокомерно сказала экономка.

- Вас ничто не заденет, ничто не попадет в цель. Потому что вы окопались за стеной лжи. Вы лгали испокон веков... и вплоть до сегодняшнего утра. Напрасно я протестую. Все объединились против меня; каждый действует сам по себе, со своим особым намерением... но эти усилия слились в одно общее дело.

- Я лишь хотела обратить вас к добру.

- Скажите, по крайней мере, главное: где похоронили фру Ларсон?

- Таких персон, как она, не хоронят. Их тела передают студентам-медикам, в качестве учебного материала.

Матье Бренде открыл было рот, но не нашел подходящих слов. У него вырвался только хрип. Он пытался сосредоточиться. Спорить не имело смысла. Наконец он сказал, устало:

- Заберите, пожалуйста, бутерброды. Они для меня несъедобны.

- Почему они для вас несъедобны, господин Бренде?

- Потому что их приготовили вы, фру Линде. Как представлю... Нет-нет, нельзя быть таким впечатлительным. Идите - и унесите всё - кофе тоже.

- Бутерброды готовила Мамзель.

- Унесите всё!

- Вы, наверное, не в себе!

- Вы, фру Линде, просили Бога, чтобы Он убил моего друга Гари! Вы молились, чтобы произошло убийство. Вы бы и гангстера наняли, чтобы зарезать Гари, если бы это не стоило денег и ничем бы вам не грозило. Вы только что обращались к Верховному Гангстеру... заказывали повторное преступление...

- Вашему отцу следовало бы не выгонять вас из дома, а поместить в закрытое лечебное заведение.

Фру Линде вышла из комнаты.

Матье Бренде остался один, в тишине и холоде. Тишина была вокруг; холод - в нем. «Я начинаю не доверять самому себе, потому что не чувствую... не чувствую того, что, по мнению других, должен чувствовать. Меня считают чудовищем... форменным чудовищем. Думают, я распущен, предрасположен ко всяческим порокам. Я же полагаю, что мои сексуальные фантазии, мои душевные устремления беднее, чем у большинства людей. Меня упрекают в том, что мне, разве что, еще только предстоит - в будущем. Но я должен научиться давать отпор. <... > Господин генеральный директор не потерпел бы такую наглость со стороны экономки. А для меня это стало первым поражением, моим первым - полнейшим - поражением. Я не дал фру Линде пощечину. Я не сохранил лицо : я смирился с тем, что мне плюнули под ноги. Не попытавшись дать отпор - побить ее, например... или расколошматить об ее голову кофейный сервиз... или воспользоваться ногами, как Гари, когда он расправлялся с мальчишками. Это позорит меня. А главное, лишает мужества. Фру Линде знает, что я покину дом еще до полудня и что с отцом не увижусь. Это придает ей силу... скотскую силу, позволяющую не принимать меня более во внимание.