Константин Шеметов - Ослик Иисуса Христа

И что же ослик? Да ничего. Он всё так же покорен, а при малейшем неповиновении отправляется или в тюрьму, или в психиатрическую клинику.

Хорошо, хотя бы Генри сбежал. И всё же «ослиный» комплекс не давал ему покоя: он то представлял себя растерзанным в Бутырской тюрьме, то лауреатом Нобелевской премии. Единственным выходом для себя (как и для всего человечества) он видел многократное повторение одного и того же. «Глядишь, что-то да прояснится», – писал он, а Ингрид читала и всё больше проникалась его мыслями.

Мысли же были просты: Ослик затеял опыт с возвращением, но не бесконечно (вечное возвращение бессмысленно, по мнению Ницше), а пока не поумнеешь. Начиная с какого-то времени Генри стал регулярно (хотя бы раз в год, и лучше осенью) навещать Россию. Он внимательно наблюдал за происходящим, обращался к своим чувствам, записывал дневник, а затем возвращался обратно в Ширнесс – к работе и размышлениям. По замыслу как раз итерация (с посещением Бутырки в широком смысле) и должна была показать, чтó к чему, разрешив таким образом «ослиную» зависимость.

Дочитав письмо, Ингрид пришла в смятение. История человека, приславшего картины и рукопись, вызывала по меньшей мере любопытство и не вполне объяснимое пока чувство духовной близости с ним.

День приближался к концу. Четырнадцатое марта загадочным образом совпадало с эпохой орбитальных характеристик астероида Апофис. Во всяком случае, «Википедия» ссылалась именно на 14.03.2012. Вычисления были сделаны 24 года тому назад, день в день, а изменившиеся с тех пор показатели астероида лишь подтверждали неутешительные прогнозы. «I doubt whether this thing will overfly, – писала The Guardian, – goodbye» («вряд ли эта штука пролетит мимо, до свидания»).

«До свидания», – будто вторил этой газете Ослик, прощаясь с Ингрид. В конце своей сопроводительной записки профессор высказывал предположение, что его холсты не пропадут зря, а рукопись послужит комментарием к ним, и, как он надеялся, станет своеобразным экспонатом галереи современного искусства. «Нельзя же повторяться до бесконечности, – словно убеждал он сам себя. – Должен же быть какой-то выход».

В поисках этого выхода бились миллионы людей по всему свету. Вот и она теперь станет биться, подозревала Ингрид, и не ошиблась. Сняв копии с картин, она прикрепила листы к рукописи, решив заняться этим более основательно и не в рабочее время. Наступали выходные. Ренар спрятала холсты у себя в кладовке и засобиралась домой.

Все «ингрид» возвращаются домой.

Остаток вечера они проводят с книгой и вибратором, а наигравшись (читай: наплакавшись поздней ночью), засыпают, надеясь на скорые перемены. Этот цикл повторяется изо дня в день, и хорошо, если произойдёт чудо. Условие же выхода из итерации, как правило, размыто. Вот люди и крутятся, будто сломанная программа.

О том, что его «программа сломана», Генри знал и раньше, да всё руки не доходили починить. К тому же сама возможность ремонта казалась ему сомнительной: он не знал, как и подобраться к этой программе. Ослик не мог даже поставить задачу, не говоря уже о её решении. Были одни симптомы. Мысленно он не раз приходил к врачу, но врач опаздывал, приём откладывался, и, отчаявшись ждать, больной уходил.

Симптомы? Насчёт симптомов он убедился ещё в психиатрической клинике, куда попал за свою диссертацию о любви. Дурдом как дурдом, но Генри ведь знал, что не псих, и поэтому с утра до ночи прислушивался к себе и присматривался (может и вправду что-то не так?). Это и были его симптомы – прислушиваться к себе и присматриваться: а не дурак ли он? Даже сбежав из дурдома и устроившись в Ширнесском университете, Генри не мог ни с чем определиться. Ни с любовью (он любил одну, его любила другая и так далее), ни с друзьями (он давно позабыл о них, да и они тоже), ни со смыслом жизни (разве что удовольствие, но и его со временем поубавилось).

(Эльвира Додж? К тому времени он давно расстался с Додж, так что рассчитывать на её помощь не стоило. Да и вообще – всё это большое заблуждение насчёт близости: человек, которого ты любишь, а он нет, скорее добьёт тебя, чем поможет. К тому же эта студентка пединститута (верно, педагог теперь) давно и думать забыла про Ослика, его диссертацию, психиатрическую клинику и Осликовы симптомы.)

Последняя волна вдохновения пришла к нему год или два назад. Скорее, два, в 2016-м. В ту пору он занимался искусственным интеллектом и, в частности, разрабатывал алгоритмы страха для бельгийской компании Belgium Computers – крупнейшего в Европе производителя андроидов. Профессор мог бы и не браться за этот «страх», но взялся, поскольку и сам боялся.

Генри боялся всего на свете.

Он боялся времени (кто не может управлять временем, управляет часами), боялся людей, боялся жизни и боялся смерти. «Страх смерти, может быть, самое сильное чувство», – писал Шостакович. И не «может быть», а так оно и есть – кивал Ослик, проявляя невиданную солидарность с советским композитором. (Нет, Генри любил музыку, – ничего личного, – но так, чтобы без привязки к идеологии, а лучше бы и вовсе музыка имела инопланетное происхождение.)

Он боялся себя, боялся своего воспитания, воспитания других людей и того, что этим людям невдомёк, кто они и зачем живут. При всей своей боязни, однако, Генри также и понимал, что страх является основополагающим рефлексом для эволюции видов. Пожалуй, он мог бы обучить андроида страху, но принципиальным здесь было другое: каков механизм воздействия страха на способность к развитию и как встроить этот диалектический механизм в архитектуру машины.

Примерно тогда же Ослик внимательно следил за проектом «Геном человека» (The Human Genome Project, HGP – международный проект по расшифровке генома человека под эгидой Национальной организации здравоохранения США). Учёные открывали один за другим новые гены, что по идее должно было бы вызвать небывалый прогресс. Но никакого прогресса не случилось. Воз и ныне был там: неизлечимые болезни остались неизлечимыми, клонирование не пошло (из-за этических препон и ограничилось виртуальными образами), да и в других приложениях мало что изменилось.

Единственное, что Ослик вынес из этой затеи, – сходство. Люди, к примеру, отличаются друг от друга всего лишь на 0,1 % (99,9 % совпадений). Посему, геном офицера СС или, скажем, Владимира Путина практически идентичен геному еврея из Аушвица или геному узника совести из Бутырки. Но даже не в Бутырке дело. Геном человека в основном совпадает с геномом дрожжей и банана (разница с бананом не более 50 %). Добавим к этому идентичные у всех гены, ответственные за страх. Иначе говоря, потенциально банан в той же степени трусоват, что и Гер Шикльгрубер, и Ангела Меркель, и узник совести.