Патрик Бессон - Закат семьи Брабанов

В полдень Синеситта предложила пойти пообедать.

— Куда? — спросил Коллен.

— У нас есть выбор: здесь полно ресторанов, а у нас полно денег.

Коллен поцеловал ее в губы. За несколько дней она поняла, как должна с ним обращаться и что говорить, чтобы стать необходимой для его счастья, душевного равновесия и даже жизни. Он еще не осознавал, до какой степени привязался к ней — он, который с первого дня их знакомства заявил, что никогда ее не полюбит. Когда они сели в такси, она взяла его за руку, и ему захотелось ее убить. Ему казалось, — как рассказывает Бенито в своей третьей и последней книге, получившей премию Союза литераторов, — что это желание возникло из-за того, что он ее ненавидит. Хотя, не без лукавства подчеркивает мой старший брат, причина была в обратном. Они пересекли Лондон, прижавшись друг к другу в глубине салона машины. «Юбер, — пишет Бенито, — наткнулся своим отяжелевшим от грехов и проклятий лбом на чистую и цельную любовь, в которой свято поклялась ему Мари-Шарлотта, и теперь его лоб стойко переносил удары». Эта книга действительно является романом с реальными прототипами, где Бенито изменил все имена и где я появляюсь под прозрачным моцартовским псевдонимом Керубино [15] Бомарше. «Женитьба Фигаро». .

Лондон раскрывал перед ними мрачные улочки, заполненные гуляющими мужчинами и женщинами, которым, казалось, всем до единого удалось избежать чего-то ужасного, и теперь они мирно проводили свои дни и восхитительные вечера рядом с замечательным и близким человеком. Стюарт и Синеситта остановились пообедать в «Айви». Он взял цыпленка по-индийски, а она — салат «Цезарь». Оба заказали «Шабли». Они выложили последние фунты, оплатив счет, и двинулись в отель пешком по Стрэнду и вдоль Гайд-парка. По дороге Синеситта поменяла пять тысяч швейцарских франков, что составило чуть меньше двух тысяч фунтов, и отдала их Стюарту. Тот, как обычно, принялся делить деньги моей сестры с моей сестрой, но она попросила, чтобы он оставил все у себя, так как не хотела заниматься счетами. В отеле они поспали минут десять, потом заказали в номер шампанское. Стюарт посмотрел по телевизору хоккейный матч на льду, а моя сестра прочла страниц пятьдесят «Силы возраста» Симоны де Бовуар, чью книгу купила перед отлетом в аэропорту Шарля де Голля. Тревога поднялась в ней около шести вечера.

— Ну вот, — сказала она, закрывая книгу. — В это время мы с мамой обычно садились в экспресс-метро.

— Пойдем прогуляемся в Гайд-парк, — предложил Стюарт.

Сент-Джеймс-парк, Грин-парк, Гайд-парк и Кенсингтон-гарден — четыре шутника, развлекающихся хитроумными играми в перспективу, заставляя туристов и иностранцев заблудиться. А Риджентс-парк, Холланд-парк и Хэмстед-Хит с наигранным осуждением издали наблюдают за этими ежедневными проделками. Вы входите в Кенсингтон-гарден с Кенсингтон-хай-стрит и, идя совершенно прямо, не бегая в поисках пропавшей собаки, не разговаривая на животрепещущую тему, оказываетесь в Гайд-парке. Перейдя через Серпентайн, вы надеетесь вскоре увидеть Гайд-парк-корнер, от которого, думаете вы, можно дойти до площади Пикадилли. Но чуть перепутав направление после пересечения моста, вы оказываетесь у Мраморной арки — триумфальной арки из белого итальянского мрамора, — которую вначале принимаете за Гайд-парк-корнер. Вскоре вам приходится признать очевидное: это не Гайд-парк-корнер. Где же тогда Альберт-холл, Эспли-Хауз, площадь Пикадилли, Букингемский дворец? У вас нет ни малейшего представления. Вы потеряли все ориентиры. Но вот вы замечаете несколько деревьев в конце Харли-стрит, а дома XVIII века и эдуардовские и викторианские здания заставляют вас подумать, что Букингемский дворец, а также все туристические достопримечательности, как-то: памятник королеве Виктории, «Конная гвардия», собор святого Павла — находятся поблизости. Но эти деревья оказываются иллюзией. За ними нет ни Гайд-парка, ни Грин-парка. Вы на Бейкер-стрит, но слишком обезумевшие, чтобы искать в доме № 221 Шерлока Холмса, хотя он вам и нужен, чтобы найти дорогу. В этот момент в глубине души вы осознаете, что нужно свернуть направо, чтобы попасть в ваш любимый цивилизованный Лондон: Лондон антикваров и театров, парфюмерных магазинов и клубов, Лондон королевы и принца-консорта. Однако, зачарованные несколькими деревьями, виднеющимися в конце Бейкер-стрит, вы вопреки всякой логике сворачиваете налево, думая, что за ними найдете часть Гайд-парка или Кенсингтон-гардена. Вы идете быстро, очень быстро, так как эти деревья далеко, очень далеко, намного дальше, — начинаете вы говорить себе, — чтобы быть деревьями Гайд-парка или Кенсингтон-гардена, но вы не собираетесь сворачивать с полпути. Вы пересекаете Мериле-Боун-роуд, Парк-роуд — и вдруг вам кажется, что с неба льется божественный свет, тогда как это всего лишь солнечная ухмылка какого-то сатанинского светила. Теперь вы уверены, что нашли Серпентайн. Он перед вами, сине-золотистый, окруженный плачущими ивами. Вы говорите себе, что пойдя вдоль него и не занимаясь поисками более короткой дороги, которая привела бы вас прямо в Грин-парк, попадете в Гайд-парк-корнер. Там вы сядете на автобус, идущий на площадь Пикадилли, потому что вы уже устали, не чувствуете под собой ног, вам хочется всего лишь съесть двойной гамбургер, запив его стаканом колы в «Хард-Рок-кафе», хотя кусок говядины с оливками и стаканчик бургундского в «Линдсей-хаузе» были бы еще лучше. Увы! В конце Серпентайна, который оказался не Серпентайном, а Лодочным озером, расположен не Гайд-парк-корнер, а Планетарий, а дальше — Королевская академия музыки. Гайд-парк-корнер находится в километре к юго-востоку от места, где вы стоите, но вы об этом не знаете и вообще не хотите знать. У вас есть лишь одно желание: поймать такси, где вы сможете вытянуть ноги, согреть руки и вернуться в отель, скрывая свой стыд.

Лондон весь состоит из изгибов, ломаных линий, неправильных прямых и сомнительных перпендикуляров. Город образует кривую. Люди думают, что Оксфорд-стрит и Пикадилли идут параллельно, хотя на самом деле они отдаляются друг от друга настолько, что Оксфорд-стрит оказывается над Гайд-парком и под Пикадилли. Стрэнд кажется прямым бульваром, честным, упорядоченным — но если вы проявите неосторожность, он уведет вас на юг, прямо к Темзе. Лондон вертится вокруг самого себя как одинокая планета. Этот город без конца пытается оторвать вас от себя, как отрывают этикетку от баночки с горчицей или жвачку от шортов цвета хаки. Он постоянно наклоняется в сторону, но никогда не знаешь, в какую; и если вы хотите в нем остаться, вам следует цепляться за все, что попадается под руку: театры на Шефтсбери-стрит, китайские бары в Сохо, кафетерии в Гайд-парк-корнере, дом Генри Джеймса в Чейн-вок. Понемногу вы выпрямляетесь, находите шаткое равновесие, начинаете различать в этом скоплении ловушек правильные направления, и тогда, считайте, город поймал вас в свои сети и вы никогда не сможете из него вырваться, поскольку отныне все другие города мира будут казаться вам запутанными, непонятными и, как следствие, непригодными для жизни.