Патрик Бессон - Закат семьи Брабанов

— Я сопровождаю мадмуазель Эрлебом, возвращающуюся во Францию.

Поскольку Кармен Эрлебом была известна в Индии, а также во многих провинциях азиатского полуострова, стюард захлопал ресницами и пригласил Коллена сесть, так как самолет должен был взлететь. Стюарт сел рядом с Эрлебом и застегнул ремень безопасности.

— Вы все еще тут? — спросила актриса.

— Вам это мешает?

— Нет, наоборот.

Он провел весь полет, разрываясь между этим «Нет, наоборот» — фразой, застрявшей в его мозгу, в которой он пытался обнаружить скрытый смысл и определенные обещания — и подарками, любезностями, знаками внимания, которыми засыпал его персонал самолета из-за невозможности лично оказать почести актрисе, поскольку она уснула или, скорее всего, делала вид, что уснула. Слух о том, что французская актриса Эрлебом находится на борту, распространился по салону, и, к большому неудовольствию пассажиров первого класса, пассажиры из туристического группами по четыре-пять человек в сопровождении стюардов и стюардесс стали ходить любоваться спящей актрисой. Когда Стюарт поправлял плед Эрлебом или легонько похлопывал ее по запястью, чтобы проверить, жива ли она, за ним наблюдали восхищенные почитатели, а одна индианка в сиреневом сари и белых сандалиях встала на колени перед его креслом и поцеловала ему руку. Актриса сняла свою маску за несколько минут до посадки. Они вышли из самолета под восторженные крики пассажиров и экипажа, и шофер такси, который повез их в Париж, спросил у Кармен Эрлебом, не она ли Кармен Эрлебом.

— Давайте вернемся в Лондон, — предложила актриса.

— Больше нет рейсов, — ответил Стюарт.

— Но туннель под Ла-Маншем открыт.

— Прокат машин не работает.

— Зачем брать напрокат машину, если мы уже в машине?

Эрлебом высадила Коллена у отеля на Эбери-стрит на следующее утро в восемь часов. Почти все время актриса проспала, и Стюарт в конце концов тоже уснул. Они позавтракали в Брикстоне с шофером. Тот купил поляроид у уличного пакистанского торговца и сделал двенадцать снимков Эрлебом, поклявшись на Новом Завете, что никогда не продаст их прессе. Это, конечно же, был шофер-католик, так как до сегодняшнего дня, насколько мне известно, эти фотографии нигде не появились. Впрочем, замечал Коллен, рассказывая по меньшей мере раз в неделю эпизод в Брикстоне, если бы шофер такси не был католиком, разве он хранил бы в машине Новый Завет? Коллен оставил себе один снимок, сохранившийся у меня до сих пор и составлявший, кроме пяти детей Коллена, мизерное наследство Синеситты. На нем мой шурин запечатлен перед гигантской тарелкой яичницы, бекона и сосисок, не зная, на что смотреть: на тарелку, на Эрлебом, с ироничной улыбкой прислонившуюся к его плечу, или же в объектив. На этом снимке у него радостное и потерянное лицо мужчины, который переживает самый романтический момент в своей жизни, но еще не знает об этом и верит, что за этим эпизодом последуют и другие, много других, еще более романтичных, сменяющих друг друга в бешенном темпе до тех пор, пока не придет время безболезненно перейти в мир иной, где жизнь окажется еще романтичнее.

Перед приездом на Эбери-стрит Коллен спросил у актрисы, увидятся ли они когда-нибудь снова. Она ответила, что, вероятно, нет, так как все, что они могли бы сделать после этой ночи, покажется им не имеющим значения.

— Даже если бы мы занялись любовью? — спросил Стюарт.

— О, это невозможно. Вчера я вам солгала: у меня есть жених, и через десять минут он задаст мне головомойку.

Надеюсь, вы венчаетесь в церкви? — поинтересовался шофер такси, что утвердило Коллена в мысли, что это был не просто добропорядочный, а ревностный католик.

— Я уже замужем, — сказала Эрлебом.

Перед отелем она предложила Стюарту:

— Пожмем друг другу руки.

— А почему бы нам не поцеловаться?

— Потому что это оригинальнее — пожать друг другу руки.

Когда он вошел в свой номер, Синеситта, стоя у окна в той же одежде, что и накануне: бежевом кашемировом пуловере и зеленых велюровых брюках, — спросила, почему он вышел из парижского такси и пожал руку Кармен Эрлебом.

— Ты следишь за улицей? — удивился Коллен.

— Я слежу за улицей с часа ночи.

— А что ты делала до часа ночи?

— Разговаривала с твоим братом, ужинала с твоим братом, пила с твоим братом, танцевала с твоим братом.

— Спала с моим братом?

— Нет.

В этот момент моя сестра солгала впервые в жизни. Интересно отметить, что она начала лгать только тогда, когда познала любовь благодаря Стюарту Коллену. Отсюда можно прийти к выводу, что именно любовь заставляет нас лгать. Нужно сделать всего лишь шаг, и Синеситта радостно его сделала. Кстати, она с радостью вступила и в связь с Аленом, который был второй частью — в музыкальном смысле этого слова — ее страсти к Стюарту.

— Что мой брат рассказал обо мне?

— Правду.

— Если он сказал тебе правду, ты не должна находиться здесь.

— Как видишь, я — здесь и хотела бы знать, спал ли ты с Эрлебом?

— Если бы я спал с Эрлебом, — ответил Стюарт, снимая туфли, — я бы не пожал на прощание ей руку.

— А что бы ты ей пожал?

— Представь себе, ничего. Я бы облобызал ее как следует, чтобы было потом что вспомнить. Но она не захотела, чтобы я поцеловал ее хотя бы раз. Она нашла это не слишком оригинальным, а Эрлебом любит только то, что оригинально.

— Именно поэтому она берет в Лондоне парижские такси?

— Парижское такси мы взяли в Руасси.

— Руасси-Шарль-де-Голль?

Стюарт кивнул и рассказал, как провел ночь, потом потребовал, чтобы Синеситта сделала то же самое, но поскольку она не спала двадцать четыре часа, то задремала в кресле, предварительно с трудом выговорив несколько слов по поводу Алена Коллена: он сказал: «Если вы его любите… не селитесь никогда выше третьего этажа… и никаких молотков в доме». Стюарт отнес ее в кровать и лег рядом с ней. Прижавшись в одежде друг к другу, они уснули, просыпаясь каждые полчаса, рассказывая обрывки снов, целуя друг друга в спину или руки и снова погружаясь в сладостный, лихорадочный и одновременно тревожный сон, который бывает после бессонных ночей, В десять часов утра им позвонила дежурная и сообщила, что они могут переселиться в апартаменты «Медовый месяц».

Моя сестра позвонила нам в начале февраля. Она сказала, что вышла замуж за Коллена в консульстве Франции в Лондоне, и попросила денег. Она перезвонила в конце апреля. Заявила, что они уезжают из Лондона и что ей снова нужны наличные (новое слово в ее лексиконе). В первый раз мы ее поздравили и послали остаток ее сбережений: немногим более семидесяти тысяч французских франков. Во второй раз мы спросили, куда они собираются ехать. Она ответила, что еще не знает, и мы послали ей перевод на одиннадцать тысяч швейцарских франков — почти все мое материнское наследство.