Патрик Бессон - Закат семьи Брабанов

— Извини, — сказал он, — я пошутил.

К несчастью для него, для нее, а также для малышек, Ноэми не поверила, что это была шутка. В теплом и темном салоне их новой «BMW» — той же машине, которая спустя двадцать лет так понравилась моей сестре во время ее первой встречи с Колленом — она упрямо покачала головой.

— Ты мне не веришь? — спросил Стюарт с излишней мягкостью.

— Нет.

— Надеюсь, ты не думаешь, что я действительно совершил все эти ужасные преступления?

Она повернулась к нему своей маленькой, аккуратной грудью и жестким голосом произнесла:

— Наоборот, думаю.

— Ты ошибаешься, Ноэми.

— Я изменю мнение, когда полиция проведет расследование.

— Ты же не станешь беспокоить полицию из-за такой идиотской истории?

— Напротив, стану.

— Ты выставишь себя на посмешище.

— Посмешище не убивает, а убийца — да.

Вот так Ноэми Коллен, урожденная Пьерро, предрешила свою ужасную судьбу, а также не менее ужасную судьбу своих дочерей. Стюарт знал, что если полиция старательно пороется в его прошлом, то откопает достаточно фактов, чтобы на несколько лет упечь его в тюрьму. Ему не оставалось ничего другого, — объяснил он мне в то время, когда бледно-розовое апрельское небо, прорезанное зловещей крепостью, какой казался издали городок Карл-Маркс, раскинулось над нашей цветущей вишней, — как отвезти Ноэми и девочек домой и обратиться в бегство, подготовившись к нему с такой же тщательностью, как он делал это несколько раз, когда был гангстером: избавиться от «BMW», украсть машину, забрать все наличные деньги, достать фальшивые документы, обосноваться в большом городе (Лиль, Лион, Марсель) и залечь на дно. Убийцы часто ложатся на дно. Но вместо этого — «Старость? Жажда крови? Замешательство?» — громко спросил он сам себя, облокотившись на подоконник в кухне и созерцая наше мирное предместье, окутываемое предвечерней голубоватой дымкой — он поднялся с Ноэми, Викторией и Джулией в квартиру. Налив себе виски, сел перед окном в гостиной, глядя на Париж. Пойдя за вторым бокалом виски, он услышал, как его жена в спальне говорит по телефону. Он приложил ухо к двери и, поняв, что Ноэми разговаривает с полицейским, вихрем ворвался в комнату. Его жена сразу бросила трубку.

— Слишком поздно, — выпалила она.

— А вот и нет.

Он плеснул ей в лицо виски. Этот бесполезный жест доставил ему удовольствие. Ноэми вытерла глаза и мелодичным, удовлетворенным тоном, который вывел Стюарта из себя, заявила:

— Я дала им адрес. Они будут здесь через пять минут.

— Это много — пять минут.

Рассказывая эту историю, я не намерена льстить вкусу публики, описывая низменные и патологические поступки, которые совершают на протяжении жизни люди. Моя, очень скромная, цель — поведать будущим поколениям историю Брабанов, поэтому я не буду останавливаться ни на том, как Ноэми Коллен вылетела в окно с девятого этажа, ни на тридцати восьми ударах молотком, если верить отчету о вскрытии доктора Лефевра (от 5 апреля 1974 г.), которые получили дочери Коллена: двенадцать — Виктория, двадцать шесть — Джулия, без сомнения, более выносливая. Вот что мой шурин со смущенным видом, вызывающим у меня отвращение, назвал «приступом безумия». Когда полиция ворвалась в квартиру, он потягивал третий бокал виски, а его руки и плечи были заляпаны кровью малышек. Не сопротивляясь, он дал увезти себя в комиссариат.

— «Приступ безумия» прошел, — сказал он мне, — но я подумал, что стоит продолжить притворство, чтобы ускользнуть от правосудия. Поэтому через полтора года меня под усиленной охраной отправили в исправительный психиатрический госпиталь в Болье-сюр-Мер.

Вуаэль пригласила Ивана на праздник, который устраивала в Бутини-сюр-Оптон в честь своего тридцатиоднолетия и во время которого надеялась найти мужа. Естественно, что генеральный директор «Палас Отель Интернасьональ Инк.» предложил мне сопровождать его. «Там будут, — сказал он тоном гурмана, насытившегося сексом, — все наши друзья, и они увидят, — добавил он со сладострастным удовлетворением, — какая мы прекрасная пара». Не желая быть представленной друзьям Ивана только в качестве его сексуального партнера, я предложила взять с нами сестру и ее мужа. Ивану хватило одного телефонного звонка, чтобы уладить дело. Он всегда был так слаб со мной, что я забывала, насколько он могуществен.

Мы оставили Боба и Октава Глозерам, которые были безумно счастливы сделать хоть что-то полезное ради любви своего сына с одним (или одной, как они говорили с лукавством и надеждой) из Брабанов; и мы отправились на двух машинах, поскольку заднее сиденье «Мерседеса-купе» не подходило для беременных женщин.

— Именно поэтому я купил еще одну машину, — шепнул мне Глозер, когда Синеситта осторожно садилась в «Пежо», за рулем которого с надменным видом восседал Коллен.

Когда мы приехали в Бутини, часть гостей — среди которых я узнала Оливье Перрона, одетого так же, как и пять месяцев назад в «Батаклане» — пила аперитив, а остальные готовили с Вуаэль на кухне огромную миску салата с анчоусами, предназначавшегося как в качестве закуски, так и второго блюда.

— Кажется, вы знакомы, — сказал Иван Глозер, представляя меня как свой трофей Перрону.

— Я ввел месье в маленький мир «Батаклана», — ответил журналист.

Он добавил, что «ввести», конечно, слишком ярко сказано, чем очень рассмешил Глозера. Эти педики начинали действовать мне на нервы. Стюарт сел в саду и налил себе приличную дозу «Рикара». Когда мы с ним возвращались с острова Лесбос в начале следующего октября, он признался, что для него было тяжким ударом через столько лег снова очутиться в Бутини-сюр-Оптон, где он провел свой последний день на воле, а его жена и девочки провели очень короткий последний день жизни. Синеситта, сидящая рядом с ним, бледная, как женщина на восьмом месяце, откинув голову назад, смотрела на верхушки деревьев. По ее лицу нельзя было догадаться, находится ли она на вершине счастья или несчастья.

Это было первое беззаботное солнечное воскресенье в конце мая, изящно и непринужденно сообщающее о наступлении лета: первых днях, когда снимешь туфли и льняные носки, чтобы походить босиком по траве; первых обедах на террасах кафе; первых лодочных прогулках по озеру в Версальском парке; первых сиестах на берегу частного бассейна. Тайное, едва уловимое веселье витало в воздухе, как запах теплых булочек-круасанов. В такие моменты невозможно представить себе, что человек, которого мы любим, может нас не любить. И когда в глубине коридора на первом этаже я попросила Вуаэль поцеловать меня, что она и сделала, я ни капельки не удивилась. Наш поцелуй оборвался только потому, что из кухни донеслись голоса Кармен Эрлебом и Марины Кузневич, громко жаловавшихся на Вуаэль, бросившую их в самый разгар работы. Исландка улыбнулась, взяла меня за руку и повела к двум женщинам. Сколько раз Стюарт рассказывал мне, Синеситте, Ивану (который хотел, чтобы его имя отныне произносили на русский манер, отчетливо выговаривая последнюю букву) о своей бурной, хотя и целомудренной ночи с актрисой. Она готовила соус для салата в оловянном сосуде, который Вуаэль, без сомнения, приобрела в Исландии во время ежегодного посещения «родины-матери» ( «горькой родины» , как написал Бенито в предпоследней главе своей книги «Ад мне лжет»). Вуаэль с любовью наблюдала за звездой, выполнявшей столь скромную работенку с максимальной сосредоточенностью, словно все камеры Фрица Ланга, Альфреда Хичкока и Ингмара Бергмана были наведены на нее.