Павел Минайлов - PR-проект «Пророк»

Телевизионный диктор продолжал взбивать мыльную пену, когда Виктор Иванович Терещенко поднялся с кресла напротив телевизора, подошел к шкафу и открыл дверцу бара. Сдерживая дрожь в руках, он достал бутылку водки, взял стоявший тут же стакан, опрокинул в него бутылку и, налив до половины, залпом выпил. В висках гудела мысль: «Что делать? Что делать?» С бутылкой в одной руке и стаканом в другой он отошел от бара и поставил бутылку на стол. «Шустер», — повторял он про себя. Взял телефон и набрал хорошо знакомые цифры. Занято. Он набирал снова и снова, пока не услышал длинный гудок и после него знакомый голос: «Слушаю».

— Александр Яковлевич, что случилось с Ильей?! Вы не знаете? — Голос был чужим.

— Виктор Иванович, это вы? Крепитесь.

— Что с Ильей?!

— На него совершено покушение. Он в больнице. Мы следим за ситуацией.

— В какой больнице?

— Виктор Иванович, сейчас к нему нельзя. Оставайтесь дома. Мы будем держать вас в курсе дела.

— Как он?

Насколько я знаю, врачи борются. Звоните мне, если что. В любое время.

— Как мне позвонить в больницу?

— Не надо вам сейчас этого делать. Он — в надежных руках. Как только он оправится, я сам позвоню вам. Держитесь. До свидания.

Терещенко медленно положил трубку. В душе поселилось тревожное чувство, колотилось в висках. Что-то было не так в словах Шустера. Почему Илья говорил о смерти? Какое нехорошее совпадение. Виктор Иванович налил еще водки, тупо глядя на бесцветную жидкость, подержал стакан в руке и выпил. Он выключил телевизор и лег на диван. Он встал с дивана. Мучительно было ничего не предпринимать. Он не мог лежать в тишине, он не мог ничего не делать. Он снова включил телевизор и снова лег на диван.

Длинный автомобиль разрезал темноту мигалкой, мерный городской шум — ревом сирены и встречный воздух — черным капотом. Как сверхзвуковой самолет, он намного опережал плотную волну транспорта, которая стартовала от стадиона. На заднем сиденье, отгороженном звуконепроницаемым стеклом от водителя, сидели вице-президент по идеологии и руководитель службы безопасности Пророка.

— Как Терещенко? — спросил Александр Яковлевич.

— Уже должен быть в больнице.

— И дальше?

— К несчастью, он ранен смертельно.

— Ты уверен, Вадим?

— Неудачная операция — половина удачного вскрытия.

Через час по телевизору сообщили, что маньяк, оказавшийся на стадионе, совершил покушение, ударив Пророка в лицо металлическим стержнем. Предположительно, это был длинный ключ от сейфа. Пророк находится в больнице и не приходит в сознание.

Марина всегда смотрела выступления Ильи. Она была его фанаткой и гордилась тем, что хорошо его знала. Несмотря на то, что их отношения практически прервались, она не упускала случая в любой компании подчеркнуть то, что она его давно и хорошо знает, и намекнуть на близость с ним. Оставаясь наедине с телевизором или со своими мыслями о нем, она ненавидела его за то, что он порвал с ней. Иногда ей казалось, что он становился все дальше и дальше. В последнее время ее практически никогда с ним не соединяли, а он сам уже давно ей не звонил. Она винила и себя и в такие минуты готова была плакать от досады и бессилия. Он был тем, что могло изменить ее жизнь. Она могла бы быть его спутницей, его верной рабой, пожертвовать всем, что было до этого в ее жизни. Она готова была разделить с ним судьбу проповедника, помогая ему обращать в настоящую веру миллионы людей, открывать их глазам и сердцам истинный смысл существования. Это — то, чему можно было посвятить жизнь, даже в том случае, если она закончится и ничего больше никогда не будет. Как ей надоели эти похотливые ребятки и дедушки, в нем же она всегда чувствовала что-то… Она знала…

— Мария? — Голос в телефонной трубке казался незнакомым. — Я хочу принести вам свои глубокие соболезнования.

— Кто это? — спросила Марина.

— Меня зовут Анатолий. Я — близкий друг Ильи.

— Да… — глухо произнесла Марина.

— Мария, мне необходимо с вами встретиться. В эту трудную минуту мы должны быть вместе.

— Я не хочу никого видеть, — сказала Марина и отключила связь.

Через минуту телефон опять зазвонил. И тот же голос сказал:

— Я говорю от имени правительства. Поверьте, это очень важно. Я понимаю ваши чувства, но выслушайте меня. Вы можете стать его духовной наследницей. Как Мария Магдалина. У вас и имя подходит. Илья бы одобрил это, поверьте. Я хорошо его знал, лучше, чем вы думаете. Я обеспечу ваше присутствие на похоронах, если, конечно, хотите. Мне нужно видеть вас прямо сейчас. Вы не против?

— Хорошо, — согласилась Марина. — Вам адрес сказать?

— Я знаю его, спасибо. За вами подъедет мое доверенное лицо. Если в этом есть необходимость, мы можем прислать врача.

— Не нужно.

— У вас есть траурное платье?

— Есть черное.

— Через двадцать минут за вами приедут.

Вокруг была пустота. Все было бессмысленным и пустым. «„Пустые хлопоты“, — всплыло в голове выражение. — Черное платье… Сколько упущенных возможностей… Может быть, он жив… Тогда я… Звонят из правительства…» — в голове роились обрывки мыслей.

Она умылась, надела черное платье и черные колготки, припудрила лицо, но краситься не стала.

Через двадцать минут она стояла у подъезда, к которому подъехал черный «мерседес».

Вадим вернулся домой поздно вечером. Во всех помещениях новой четырехкомнатной квартиры горел свет. Жена встречала его в прихожей.

— Где дочь? — бросил он жене, раздеваясь.

— В больнице.

— Что случилось? — спросил он тоном человека, которого отвлекают на ненужные мелочи. Он еще находился в другом мире — мире сильных мира сего, в котором проводил большую часть времени.

— Вскрыла себе вены.

Небольшая серая комната. За видавшим виды, но аккуратным столом сидит пожилой мужчина в синей форме, подчеркивающей его мужественную фигуру. Его лоб обрамляет благородная седина, лицо прорезают редкие глубокие морщины, говорящие о непреклонной воле и пережитых испытаниях. Он поднимает глаза от лежащего перед ним листа бумаги и обращается к сидящему напротив молодому человеку. Заросшее лицо, низкий лоб, шрамы на щеке и на лбу выдают в нем преступника — человека низких помыслов и порочных страстей.

— Фамилия, имя, отчество? — жестким бесстрастным голосом говорит следователь.

— Чекалин Алексей Сергеевич.

— Год и место рождения?

— Тысяча девятьсот семьдесят пятый.

— Место работы, род занятий?

— Учитель истории в средней школе.

— Вы совершили убийство? — с плохо скрываемым презрением спросил следователь. Это было праведное презрение гражданина к человеку, преступившему законы государства и законы совести, осмелившемуся покуситься на устои общества, поднявшему руку не просто на человеческую жизнь, а на жизнь, которая была воплощением мечты и надежд миллионов.