Татьяна Набатникова - Город, в котором...

— Неужели? — ахнула пораженная Агнесса. Поразить ее ничего не стоит. — Ведь мы же видим все! Неужели это от всего к нам в глаз попадает луч света? Какой же тогда плотности должен быть этот луч, чтобы поместиться в маленьком зрачке!

— А вы, Агнесса Сергеевна, подумайте — и все сообразите! — ядовито посоветовал Егудин.

— Так что же такое свет? — воззвал Сева Пшеничников. — Ведь если это волны, то должно быть видно и сбоку: волны распространяются во все стороны равномерно. Разве из волн можно сделать узко направленный пучок? — Он обращался к Егудину с детским отчаянием.

— Нагрузка поднялась, смотри, ты, начальник смены! — указал ему Егудин. Действительно, на частотомере светилось 49,5 гц.

Сева вздохнул и покорно нажал кнопку центрального пульта энергосистемы:

— Возьмите у нас нагрузку! — взмолился.

И слышал, как Егудин прошептал презрительно: «Бедный родственник…» И видел, как Юра Хижняк торопливым кивком дал понять Егудину, что вполне разделяет его чувство.

Нет, это не было Севе больно. Это всего лишь жизнь отношений, это для Нины существенно, для ее мира чувств. А для Севы болезненно было лишь искажение материальных законов и пренебрежение к ним самой природы. Вода, например, пренебрегает законами, установленными в физическом мире, и это приводит Севу в куда большее отчаяние, чем все предательские гримасы Юрки Хижняка. Вода, затвердевая при минус четырех градусах, становится менее плотной. Вопреки всему, исключительно в интересах жизни, потому что иначе лед тонул бы, более плотный, чем вода, и все водоемы промерзли бы до дна, погребая в себе жизнь. И еще одно противозаконное свойство: будучи жидкостью, то есть веществом с большими межмолекулярными промежутками, вода несжимаема. Так надо природе, жизнь ей дороже закона.

Вот лишь отчего по-настоящему болело Севино сердце.

— Пора, Глеб Михайлович, — напомнила секретарша, и Путилин отправился.

Суд будет в красном уголке. Суд будет. Хотя серьезные выражались сомнения, выносить ли сор из избы и открыто позорить вахтенного (значит, избранного) инженера, ну, техника, перед рабочими. И не довольно ли «офицерского» суда чести, говорил Ким и еще говорил Горынцев. А Хижняк помалкивал. Пришлось его спросить. Он уклончиво: «Я не знаю, но, по-моему, рабочих тоже презирать нельзя. Не такие уж мы дворяне». Попробуй опровергни… Есть такие понятия, которыми действовать — как рычагом. Или как кастетом в драке. Или как там еще: против лома нет приема. Себе Путилин не разрешал этими рычагами пользоваться. Хотя соблазн бывал. Демагогия обладает силой тарана — так иногда необходимого для продвижения дела!.. Черт, Хижняк настораживал.

Красный уголок был заполнен. Исключая, разумеется, первый ряд. Путилин усмехнулся, прошел через все помещение и сел впереди один (по этому бесстрашию садиться в первом ряду, не обеспечив себе прикрытия хотя бы чьей-нибудь спиной, он с юности догадывался, кем родился быть на этом свете).

Агнесса решительно отказалась восседать судьей. «Это я не могу». Ну ясно, как же, виноватых нет, каждый принужден обстоятельствами. Знаем. Слыхали. Поэтому пригласили из химцеха женщину — общественного заседателя суда. Можно сказать, профессионал.

Общественным обвинителем выступал начальник охраны — пенсионер с орденскими планками на пиджаке. Защитником поставили восточного человека Кима: ради беспристрастности.

Когда зачитывали содержание обвинения, в зале то тут, то там пробивались смешки. Все забавлялись. Казалось бы, ну что можно вынести со станции — электроэнергию? Семенков вынес моток кабеля РК-75. Кабель копеечный, из такого делают вывод для телевизионной антенны — и куда его много? Возможно, для гаражного кооператива. А то и просто оттого, что плохо лежало. Смену сдал в шестнадцать, а сам остался на станции. И через часок попер эту катушку к проходной. Вахтер был новый — вахтеры вообще часто меняются. Подходит Семенков к проходной — время вечернее, пусто, тихо — и говорит вахтеру: подержи конец, я буду катушку разматывать — наружную проводку тянуть для сигнализации. Вахтер и рад: для дела пригодился. А Семенков за угол завернул, конец отрезал — и был таков. Вахтер держал-держал — пошел посмотреть, как там дела идут с проводкой. Ну, оконфузился — другой бы молчал, постыдился свой позор на люди выносить. На это Семенков, видимо, и рассчитывал. Но старикан, оказалось, делом дорожил больше, чем собой, — наутро остался вылавливать Семенкова. В лицо запомнил. А у Семенкова выходной. И вообще на станции работает семьсот человек народу. Но вахтер оказался упорный, старой закалки человек (демидовские рельсы, говорят, закаливали в говяжьем сале — до сих пор стоят). И выловил.

— Признаете ли вы себя виновным? — строго спросила судья.

— Нет, — нахально ответил Семенков, и в зале засмеялись.

(Агнесса, святая душа, не верила. «Не может быть. Я помню тот день. Он мне смену сдал, а сам задержался: с женой по телефону доругивались». Они развелись и каждый день по телефону доругивались, благо она тоже работает в городской энергосистеме и сидит на диспетчерском пульте — чего не поговорить, казенного времени не жалко. Агнесса не могла поверить: «Как это — отругался с женой — и попер кабель?» — «А чего?» — «Ну душа-то есть? До кабеля ли человеку?» Агнесса, бедная, не понимает. Не знает, что такое семейная жизнь, все ей видится в возвышенном свете…)

— Товарищи, это не смешно! — сказала судья процессуальным тоном, и народ исправно притих, потому что одно дело: она с тобой рядом работает и зовут ее Тася, а совсем другое — она восседает в центре президиума, и лучше с этим не шутить. На всякий случай.

Слово дали свидетелю — вахтеру, который задержал преступника.

Тот страстно поведал, как было дело. И даже показал, как он нагибался, держа этот кабель.

— Да это же анекдот, старый к тому же! — вскричал Семенков. — Кто-то над дяденькой подшутил. Проверял анекдот. А дяденька и обиделся.

Судья постучала авторучкой по графину:

— Прошу соблюдать порядок! Вы подтверждаете, что человек, который выносил катушку кабеля РК-75, был действительно этот? — обратилась она к вахтеру.

Вахтер для точности еще раз поглядел на Семенкова и решительно подтвердил:

— Этот. У него еще говорок такой быстрый был, дробный.

— Обвиняемый, я еще раз спрашиваю вас: признаете ли вы обвинение справедливым? — заклинило судью. Общественным заседателем ее выбрали совсем недавно, и опыта ведения процесса у нее было маловато.

— Ни в коем случае! — весело отозвался Семенков, вставая с места.

Народу тоже было пока весело, смех у каждого наготове: тут и там просачивались улыбки.