Альфонсо Микельсен - Избранные

История, публикуемая ниже, была найдена мною в личных бумагах немецкого гражданина Б. К., адвокатом, другом и доверенным лицом которого я был последние десять лет его жизни, в то время, когда ему выпало на долю жить в нашей стране из-за преследований, начатых гитлеровским режимом против тех, кого подозревали в «неарийском» происхождении, даже если истоки такового, как в данном случае, терялись в глубине веков.

Писал Б. К. на французском языке мелким и изящным почерком, почти без поправок, как будто бы все ранее исправлялось в черновиках, а затем тщательно переписывалось набело самим автором.

Не раз я задавал себе вопрос: какие причины побудили моего друга Б. К. написать столь тривиальную историю? И почему он избрал для этого чужой ему язык? После долгих размышлений осмелюсь сделать следующее предположение. Эти воспоминания, никоим образом не предназначенные для широкого читателя, написаны автором в период его пребывания в концентрационном лагере для подданных стран «оси» в городке Фусагасуга с единственной целью — занять чем-то время, отвлечь себя от тягот заключения. Тут, естественно, встает вопрос: почему воспоминания эти написаны не на немецком языке? То, что на первый взгляд кажется причудой, можно, пожалуй, объяснить желанием автора уберечь написанное от любопытства соотечественников, товарищей по несчастью. В условиях вынужденной изоляции и порождаемого ею сближения между незнакомыми людьми любой из заключенных мог прочитать повествование Б. К. и узнать таким образом некоторые подробности его интимной жизни. Последний, видимо, рассудил, что любой чужой язык сможет спасти его — хотя бы частично — от такого риска.

Однако по мере того, как я углублялся в чтение рукописи, мне все больше казалось, что Б. К. обращал эти воспоминания, пусть даже неосознанно, к своей бывшей жене Ирэн, с которой был официально разведен. более двадцати лет назад. Многие рассуждения и замечания, на первый взгляд случайные, безусловно, предназначались ей. Тот факт, что рукопись — на французском языке, также подтверждает это предположение. Ирэн была француженкой. Она много лет прожила на противоположном берегу Рейна, но дома у них всегда говорили по-французски, ибо немецкого Ирэн не знала совсем.

Смею заверить, что ни язык рукописи, ни то, будет ли она переведена в дальнейшем на любой другой, — все это никакого значения не имеет, так как сам по себе манускрипт не обладает особыми литературными достоинствами (в чем читатель сможет вскоре убедиться). История эта представляет определенный — и чисто человеческий — интерес для тех, кто лично знал автора. Для других же, кто хоть немного знаком с обстановкой, в которой развертывались описываемые события, рукопись эта ценна как документ.

Долгие годы я колебался, переводить ли записки Б. К. на испанский, предавать ли их гласности. В конце концов уступил настойчивости моих друзей, хотя вначале не собирался предавать гласности эти страницы. Судите сами, было ли оправданным мое стремление оградить от людского любопытства этот манускрипт и следовало ли отдавать его на суд широкого читателя, что я и делаю сейчас.

В связи с тем что рукопись не предназначалась для публикации и не была закончена, она даже не имела названия. Автор лишь написал сверху «Du côté de la Cabrera», что на французском могло бы значить: «В сторону Ла Кабреры». Здесь есть аналогия с названием произведения Пруста, хотя дано, пожалуй, уж слишком откровенное указание на место действия описываемых Б. К. событий. Правда, и в разговорах с друзьями из высшего света, чьи резиденции расположены в великосветском уголке Боготы, известном как Ла Кабрера, Б. К. обычно прибегал к этому же французскому выражению. «В сторону Ла Кабреры», как тонко подметил автор, должно было означать то, что относится к любимцам судьбы, ко всему тому, что происходит в высших кругах нашего капиталистического общества. Или, как чаще говорят в народе, «среди избранных». «Избранные»-такое название мы и даем книге.

Б. К. принадлежал к самому «удачливому» поколению нашего века — к тем, кому едва исполнилось двадцать пять лет, когда вспыхнула первая мировая война. Сама судьба, казалось, готовила выходцу из богатой семьи удел следовать традициям европейской буржуазии. Это совпало с тем историческим периодом, когда многие считали, что мир на земле наконец обеспечен, что недалека эпоха политического и экономического прогресса. Уже никто не помнил, в какой момент начался тот «золотой век Августа Октавиана» [1] С именем этого первого римского императора связывается окончание гражданской войны и образование Римской империи. — Прим. перев. . И никто не предполагал, что этот век может иметь столь скорый финал. Так же немыслимо было предположить, что один из сыновей этой эпохи, некогда состоятельный и преуспевающий, будет умирать в одиночестве, в нищете в далекой Южной Америке. Такое никогда не могло прийти в голову родителям Б. К.! Изгнания, лишения, преследования — все это в их представлении существовало где-то в области библейских сказаний. Все это было чем-то вроде неясных воспоминаний о далеких варварских временах, недоступных для понимания подданных тогдашнего кайзера. И тем не менее судьба Б. К. сложилась именно так. Подобно легендарной Руфи из Моавита, отвергнутый и покинутый всеми, он мог воскликнуть в свой последний час: «Оставив мать и отца своего и землю, где родился, пришел ты в народ, которого не знал прежде». Пришел, чтобы среди чужих людей успокоиться на смертном одре.

До пятидесяти лет самым крупным событием в его жизни была служба офицером связи в оккупационных войсках, размещенных в первую мировую войну в Сербии. Война та, как известно, велась — если можно так сказать — почти «цивилизованными методами»: не было концентрационных лагерей, не было расовых преследований. Б. К. участвовал в ней без особого энтузиазма, но сохранил о тех годах, в общем-то, довольно приятные воспоминания. Позднее под давлением обстоятельств, о которых мы упомянули выше, он был вынужден покинуть землю своих предков и искать убежище в стране, где за семьдесят лет до того осела одна из обедневших ветвей его рода, устремившаяся сюда в поисках богатства. Естественно, в жизни этого обеспеченного буржуа такое перемещение явилось трагедией, и притом глубокой, несмотря на некоторые комические ситуации, с ним связанные. Трагедия Б. К. состояла в том, что он попал совершенно неожиданно в среду, не соответствующую миру экономических, социальных, религиозных понятий, в котором протекало его детство. Надо напомнить, что в детские годы он пребывал под неусыпной опекой властолюбивой матушки, никогда не предоставлявшей сыну самостоятельности.