Альфонсо Микельсен - Избранные

На этом наш разговор иссяк. Настало время возвращаться в город, и мы вместе с остальными сели в машину.

…Лианы, точно осьминоги сельвы, щупальцами с тысячами крохотных присосков-корешков обвивают стволы деревьев и, лишая жизненных соков, душат их…

Своим доверием, стремясь сделать из меня единомышленника, Мерседес постепенно лишала меня воздуха и света моих прежних убеждений.

Мы ехали в полной темноте. Паузы в разговоре становились все более длительными. Одна из сидевших в машине женщин вполголоса стала напевать слова какого-то болеро.

— Не будь смешной. Лучше включи радио, — послышался чей-то голос. Женщина ответила шуткой, потом замолчала. Но слова болеро уже долетели до слуха того, кому были адресованы. Мы успели опустошить две бутылки виски, к тому же за город выезжали всегда одной и той же компанией, так что нас связывали взаимные симпатии. Алкоголь, интимная обстановка, песенка с намеком… Невидимые узы все крепли.

Нередко, сидя в машине, я случайно натыкался на чью-то руку, которая тайно искала руку соседки. Руки сочетались в секундном пожатии и вновь разъединялись. Постепенно мы сближались все теснее, и у каждого мужчины появились свои «слабости». У меня такой «слабостью» стала Мерседес. Повод просить дружеские советы у замужних женщин, по-моему, может вернее, чем что-либо иное, послужить толчком для развития совершенно особых отношений между мужчиной и женщиной. Я в первую очередь ценил атмосферу трогательного доверия, которую сумела создать Мерседес. Однако последствия таких отношений трудно было предугадать. Куда приведет нас эта дружба?

…Не лучше ли бежать из полумрака завораживающей сельвы? Вновь вернуться в бескрайние равнинные просторы, выйти к свету и остановиться там?

В этом мире стремление сделать соучастником своих личных проблем лиц противоположного пола было неудержимым. Врачи и адвокаты Ла Кабреры об интимной жизни своих клиентов имели намного больше сведений, чем познаний в собственном ремесле. В атмосфере исповедей, сплетен, доверительных признаний мало кого могли интересовать истинные духовники. Изо дня в день, точнее, в каждое воскресенье, когда мы собирались вместе, наши подруги рассказывали нам в мельчайших деталях о своей частной жизни. Здесь было все: и несбывшиеся желания, и мечты, и отзвук соперничества мужей в торговле и делах, и тысячи иных любопытнейших сведений, истоком которых всегда было ущемленное самолюбие. За всеми проблемами просматривалась еще одна: секс.

Католическая церковь была в курсе положения дел и, видимо, как-то стремилась его исправить. Как раз в те дни приходская газетка «Вида дель альма» («Жизнь души»), издаваемая модным здесь церковным приходом, пролила кипящее масло на открытые раны. Газета передавалась в клубе «Атлантик» от столика к столику, и чтение ее вызывало не раз взрывы смеха. Под заголовком «Не исповедуйтесь чужим — вам это невыгодно!» газета писала, в частности: «Мы хотим напомнить девушкам и дамам нашего прихода, что святая исповедь установлена от бога. Через исповедь, и только через исповедь своему священнику вы можете завоевать благодать божию — и к исповеди лишь своему падре вы обязаны прибегать, когда испытываете сомнение и душевные колебания».

Мерседес не устояла перед искушением превратить меня в своего «духовника». Это произошло во время второго заседания военного трибунала, разбиравшего дело генерала Бельо, обвиненного в заговоре против правительства.

Какое я имел отношение к этому процессу? Но необходимо побыть некоторое время в кругах Ла Кабреры, чтобы понять это. Точно так же прежде я считал себя обязанным вместе с друзьями присутствовать на открытии моцартовского фестиваля в Зальцбурге или с Линдингом и Монжеласом — в «Гранд-отеле» в Церматте, когда начинался сезон. А в этой стране, где самым большим традиционным праздником было рождество, мне приходилось участвовать вместе с друзьями на светских «зрелищах». В иные годы одним из наиболее популярных праздников был бал-маскарад в пользу Красного Креста, либо — университета «Атлантида», либо — детей, пострадавших от полиомиелита. В другие годы балы и приемы следовали один за другим в честь возвращения в страну очередной супружеской четы, которая, прожив длительное время за рубежом, тем не менее не теряла расположения своих местных друзей. В таких случаях забывались фамилии, все обращались друг к другу лишь по именам: Диего и Мария, Алехандро и Эва, Мигель и Беатрис, Альберто и Эмма или Энрике и Элиса…

…Так же рабочие в сельве называют отобранные ими для обработки стволы деревьев-каучуконосов: «крокодил», «крест», «плакса»…

В тот год событием, открывшим «сезон», были заседания военного трибунала по делу генерала Бельо, министра обороны.

— Бедная Сарита, она так волнуется из-за этого процесса, — однажды сказала мне Мерседес. — Бедняжка просила всех нас, своих друзей, присутствовать на заседаниях, чтобы создать атмосферу, благоприятную для отца.

— Но я — иностранец! Не думаю, чтобы мое присутствие в трибунале могло сыграть какую-либо роль, — возразил я.

— Неважно, — ответила Мерседес. — Пойдемте с нами. Уверяю вас, зрелище стоит того, чтобы на нем побывать. Хотя бы ради туалетов. Ведь в суде соберется весь свет!

…Когда в пампе на стадо нападает пума, быки сгоняют коров в середину, а сами выстраиваются вокруг, выставив острые рога…

Форма, в которой Мерседес высказала свое предложение, была из тех, против которых невозможно устоять: я вынужден был согласиться.

Заседание трибунала, происходившее в здании военной академии, напоминало открытие оперного сезона в Европе. Меня окружал цвет Ла Кабреры. На сцене, то есть на трибуне, разместились те, кто должен был судить генерала Бельо. Все в парадных мундирах, увешаны орденами и медалями; перед судьями лежала большая книга. Как я мог догадаться — кодекс военной юстиции. Генерал Бельо, похожий на героя-любовника из испанских оперетт — орлиный нос, небольшой рот, безукоризненный гражданский костюм, — сидел несколько ниже, рядом со своим адвокатом. Напротив него расположился полковник, выступавший на процессе в качестве обвинителя. Военные, за исключением самого Бельо, который то и дело раскланивался с кем-то из публики, чувствовали себя довольно стесненно среди «сливок» аристократии. «Свет» явился сюда в порыве солидарности, чтобы поддержать одного из своих. Дирижером этого грандиозного оркестра выступала дочь генерала, ныне жена одного из тех «избранных», перед именами которых с детства открывались все двери и без ведома которых на территории страны не смел шевельнуться и листок на дереве! Изящная, выхоленная Сарита, как в театре, указывала место прибывавшим зрителям.