Альфонсо Микельсен - Избранные

Адвокат был непревзойденным оратором, свободно изъяснявшимся на языке «избранных», и отвечал всем меркам условностей, которые царили здесь. Каждое слово его речи от начала до конца воспринималось публикой с бурным энтузиазмом. Как и следовало ожидать, Бельо был оправдан в тот же вечер. Пресса оппозиции немедленно возвела его на пьедестал национального героя, поставив рядом с теми, кто покрыл себя неувядаемой славой в борьбе за независимость страны.

Передо мной встал неразрешимый вопрос: каким образом этот генерал, обласканный правительствами, включая и то, против которого он организовал заговор, человек, для которого не существовали ни зависть, ни соперничество соратников, вынужденных вползать по обязательной лестнице военной службы, каким образом этот человек приобрел престиж, позволивший ему выйти победителем из зала суда? Ответ был один: его спас почтительный страх правосудия перед Ла Кабрерой, перед «избранными». Этот страх был неписаным законом мира сего.

Мои размышления были прерваны Мерседес:

— Приходите завтра ко мне на чай. Мне надо кое-что рассказать вам.

В условленный час я предстал перед Мерседес. Меня удивило, что она была одна. В маленьком кабинете, где она сидела, уютно горел камин. В углу слабо светила настольная лампа, подставка которой была сделана из свитых морских канатов. Рядом бурлил самовар, сделанный из великолепного английского серебра. Все было предусмотрено, чтобы не прибегать к помощи служанки.

Мерседес была одета с подчеркнутой простотой. Довольно долго она комментировала процесс, который, по всей видимости, страшно занимал ее. В какой-то момент она, очевидно, угадала мое недоумение, вызванное отсутствием ее мужа, потому что вдруг сказала:

— Я пригласила вас именно в этот час, пока нет мужа, чтобы мы могли поговорить наедине. Мне не с кем посоветоваться по сугубо личному вопросу. Я осмелилась подумать о вас. Хочу просить совета и помощи, так как уверена, что вы не будете обсуждать впоследствии с кем-либо то, что я вам доверю.

— Я глубоко благодарен вам за это свидетельство дружбы, — ответил я. — Но предпочел бы, чтобы вы доверили свои тайны кому-нибудь другому, кто лучше меня знаком с вашей средой.

Меня снова охватил страх: мне казалось, что огромный спрут все теснее обвивает меня своими отвратительными щупальцами.

— Я всегда видел в вас женщину, не похожую на других, — продолжал я. — Потому мне и не хочется, чтобы наша дружба свелась к тому, что вы превратите меня в вашего исповедника и станете моей «духовной дщерью». Не рассказывайте мне ничего, Мерседес. Я догадываюсь о многом, что происходит в вашей жизни, и всегда восхищаюсь тем, как вы умеете молчать. Не спускайтесь даже передо мной с пьедестала загадочного сфинкса. Честно говоря, я предпочитаю не слушать ваших исповедей.

— А я-то думала, что вы мне друг! — огорченно воскликнула она. — Лучше уж сразу скажите, что вам надоели горести и заботы ваших близких! И не надо сказок о том, что вы предпочитаете видеть меня на пьедестале молчания. Одинокие мужчины становятся такими эгоистами!

— Я прекрасно понимаю, что вы имеете в виду… я — холостяк. Это верно. Но не забывайте, что и я когда-то был женат. Кажется, я вам говорил даже, что из всех достоинств моей супруги самыми замечательными были ее замкнутость и скромность. Именно в этом было ее превосходство. Ирэн могла довольствоваться собственным обществом, поэтому наши супружеские отношения и потерпели крах.

Я походил на ящерицу, пытавшуюся улизнуть от врага. Мне думалось, что таким хитрым маневром я смогу избежать доверительных излияний Мерседес, не обидев ее при этом.

На том наша беседа и закончилась. Через несколько дней мы вдвоем возвращались после полуночи из клуба «Атлантик», где супруг Мерседес решил остаться еще на пару часов. Вдруг Мерседес произнесла голосом, полным мольбы:

— Ради всего святого! Не будьте таким бессердечным!

— Мерседес, я никогда не избегал вас, и если когда-либо это бывало, то во имя вашего же блага. Кто знает… Доверив мне свои тайны, будете ли вы ко мне относиться по-прежнему? Не раскаетесь ли? Не будете ли себя укорять в том, что посвятили Б. К. в свои тайны? Однако если уж вы настаиваете… Так что же с вами происходит?

— Вы знаете, я не люблю своего мужа, — сказала она голосом, не терпящим никаких возражений. — Думаю, это ни для кого не секрет. Как не секрет и то, что он меня тоже не любит.

— Честно говоря, знаю. Мне об этом уже говорили.

— Я долго терпела и никогда не изменяла ему. Я не строю иллюзий относительно своей привлекательности, я достаточно наблюдательна. Не знаю, почему я вышла за него замуж. Для него на первом месте — забота о самом себе. Иногда я думаю, что он женился на мне из-за моего богатства. Все, чем он располагает сегодня, он имеет благодаря мне, а теперь не дает мне ни своих денег, ни моих собственных. Его страсть — делать деньги! И только! В последнее время он откровенно пренебрегает мною, как, скажем, сегодня. Я не могу терпеть такое до бесконечности!

— Чего вы хотите?

— Вы прекрасно понимаете… Один из моих друзей вот уже два месяца приглашает меня покататься на машине, и я кончу тем, что приму его приглашение…

— Если вы примете приглашение только из чувства мести, не считаю, что эта прогулка принесет вам радость.

— Не только из чувства мести. Этот человек мне нравится. Он напоминает мне одного из моих прежних друзей — вы его не знали. Тот погиб от несчастного случая. Я познакомилась с ним вскоре после того, как вышла замуж. Он был адвокатом моей матери, на несколько лет старше меня. Он учился с мужем в университете, мы часто выезжали втроем. Как увлекательны были его рассказы! Он много читал, интересовался проблемами психоанализа. Я советовалась с ним абсолютно во всем… Погиб он нелепо: упал с лошади. Лошадь споткнулась, он перелетел через ее голову и сломал позвоночник. После его смерти я поняла, что любила его. А впоследствии от друзей узнала, что и он меня любил. Какая нелепость! Не правда ли?

— Не такая уж нелепость, — ответил я. — Гораздо нелепее пытаться заменить его новым другом, который, по всей видимости, просто симпатичный юноша и к тому же прекрасный танцор!..

— Да, вы правы. Я не стану с ним встречаться. Однако у меня к вам большая просьба. Вы имеете влияние на мужа, вас связывают общие дела. Скажите ему, пожалуйста, но так, как если бы это исходило только от вас. Пусть он будет более внимателен ко мне, особенно на людях.

Как мог я вмешиваться в семейные отношения людей, с которыми и знаком-то был всего несколько месяцев?! Все мое существо восставало против попыток втянуть меня в чужую жизнь, устои которой столь отличались от тех, что мне внушались в отчем доме. В нашей семье считалось, что демонстрация собственных чувств — «от лукавого».