Альфонсо Микельсен - Избранные

Три-четыре тысячи песо, которые могла стоить лошадь, абсолютно ничего для Переса не значили. Зато Мерседес в любой момент могла потерять репутацию порядочной женщины и попасть в «черный список», составленный самой жизнью, который так страшит женщин. В него попадают те, за кем идет слава «легкой женщины», а славу эту нелегко «отмыть». Попасть же в такой список «легких» весьма просто: достаточно лишь довериться кому-либо и стать героиней сплетни, подобной той, которую услышала Ольга. Моя дружба с Мерседес началась с разговора об изменах. Это произошло почти два месяца назад, когда однажды ночью в поместье Эль Пинар я привел ей старинную поговорку о женской неверности: «Обладание мужчины обжигает кожу женщины, как тавро», — «Как звучит эта поговорка, сеньор К.?» — спросила меня Мерседес, после того как круг беседовавших распался. Я повторил, ничего не подозревая. О чем думала она тогда? Может быть, в ее уме уже зрел план измены, которую она намеревалась оправдать легковесным предлогом: муж-скряга. Кто же из моих знакомых мог стать этим счастливчиком? Я напрасно ломал голову, разгадывая, как в хорошем детективе, эту загадку. Кто же это? Кастаньеда? Мьюир? Мануэль? Бетета? Доктор Фаусто? Все были вполне достойными кандидатами, и все будили во мне невольную ревность.

Я вышел из отеля после рождественского ужина слегка опьяневшим. Мне казалось, что я попал в мир теней; я помнил его еще с детства, когда, усевшись у волшебного фонаря, мы разглядывали на занавеске забавные силуэты. Окружавшие меня предметы походили на рисунок углем, по которому прошлась рука времени, стерев резкие штрихи…

Машины неслись с бешеной скоростью, как всегда бывает в праздники: за рулем сидели пьяные водители. Сады, прилегающие к домам, то и дело освещались разноцветным фейерверком, через полуоткрытые окна слышались звуки оркестра; «счастливчики» собирались танцевать до рассвета. И вдруг в таинство ночи вплелись совершенно новые звуки: то пели бродячие музыканты, которых нанимали здесь же, на улице. Они то ставили пластинки на диск старого граммофона, который таскали за собой, то с превеликим удовольствием сами исполняли одну из популярных сентиментальных песенок.

Обратный путь как будто не имел конца. Однако я все же не забывал быть внимательным, особенно при переходе улиц. Раздумывая над тем, что может принести мне новый год, я осознал, что постарел лет на двадцать, почувствовал себя уставшим и одиноким: трагедия моей родины и моя собственная вдруг явились мне во всей своей обнаженности. Не оставалось иного утешения, как вернуться в мир военных сводок, неуловимый и неустойчивый, о котором я уже забыл. Этот мир был похож на одну из нескончаемых сказок, которую рассказывают медленно и неторопливо, хотя все с нетерпением ждут окончания повествования.

До скончания века мне будет слышаться голос Гомеса, читавшего по радио последние известия, — голос, походивший на завывание раненого зверя, тысячу раз отраженное лесным эхом. Гомес по-прежнему провозглашал: «Через несколько минут передадим полученное только нами сенсационное сообщение!»

В двенадцать тридцать дня и в семь тридцать вечера я бежал в номера «Ле Тукэ», надеясь услышать «подлинно сенсационную новость», от которой зависела моя жизнь: война окончена! В любой день один из заговоров против Гитлера может ведь завершиться успехом… А может быть, в руках союзников уже есть новое секретное оружие, о котором столько писали газеты, и нацистам ничего не остается, как капитулировать? Или, как это произошло в 1918 году, революция и общее недовольство внутри самой Германии положат конец военным действиям? Бог мой, хоть бы какая таинственная сила природы изменила наконец ход истории! Шли дни, недели, месяцы. Однако сенсационная новость, столько раз обещанная Гомесом, сводилась в основном к сообщению о ночных бомбардировках того или иного немецкого города либо о потоплении того или иного судна. А у нас каждый вечер от горького ожидания перехватывало горло.

Дни казались мне нескончаемыми. Продвижение войск союзников в Африке, которое в первый момент в силу внезапности успешно развивалось в тунисских горах, стало мало-помалу сходить на нет. Война здесь превратилась в медленное изматывание сил противника. Лениво тянулись недели. Ни одного утешительного для союзников события, ничего, что вновь бы подогрело наш давний энтузиазм, с которым мы встречали вести о высадках североамериканских войск. В наших душах вновь поселилась тоска и безнадежность. Сопротивлению нацистов, казалось, не будет конца.

Те, кто следили за ходом событий из Латинской Америки, считали, что если уж в Африке, куда нацисты не могли перебросить свои военно-морские силы, они могли оказать такое сопротивление, то вторжение союзников на Европейский континент разгрому не поможет. Что произойдет, если попытка вторжения союзников в Европу провалится? Сколько месяцев, точнее, лет понадобится для новой перегруппировки союзных войск, оснащения их техникой в целях новой попытки овладеть европейской крепостью? Задача титаническая, невыполнимая. А вдруг, учитывая невозможность дальнейшей высадки, союзники откажутся от этой идеи вообще и сведут войну к бесконечным бомбардировкам, как это уже советовали сделать некоторые американские специалисты в области авиации?

Самые мрачные соображения возникали в моем мозгу, когда я раздумывал над такой перспективой. Терзала мысль о том, что я никогда не смогу вернуться в Европу, никогда не узнаю о родных и друзьях. Еще неизвестно, сколько лет придется провести в полном бездействии, ведь я — эмигрант, числящийся в списке врагов. Как на палубе тихоходного трансатлантического корабля, я буду жить от еды до еды, проводя время за чтением и ожидая, когда позвонят в колокольчик, сзывая к столу. По средам я буду ходить в салон, приводить в порядок ногти и прическу. По субботам и воскресеньям играть в «Атлантике» в теннис все с теми же партнерами. Я не смогу выезжать в другие южноамериканские страны из-за принадлежности к немецкой нации, у каждого вызывающей такое недоверие. Я даже не имел права на получение паспорта, ведь я — гражданин враждебной державы!

Чтение — приятное времяпрепровождение. За книгой забываешь свои деловые или коммерческие неурядицы. Однако, когда чтение служит лишь для того, чтобы убить время, оно становится невыносимым. Я обкладывался романами Бальзака, Диккенса, Голсуорси с тем, чтобы убить утро. В другие годы книги доставляли мне истинное наслаждение, но здесь… Проклятое время! Оно стояло на месте! Прочитав двадцать страниц, я бросал взгляд на часы. Вновь брался за чтение, и время вновь останавливалось. Тогда я выходил на улицу. Без всякой цели, медленно брел среди бурной, куда-то спешащей толпы. У каждого из прохожих было столько дел, были свои мечты, надежды, пусть даже горести. А у меня только беспросветность.