Мулуд Маммери - Избранное

Менаш был прав, когда говорил… (Далее следует неразборчиво написанное по-берберски медицинское определение женщины, не делающее чести слабому полу.)

7 декабря.В долине свирепствует эпидемия тифа. До сих пор она щадила нас, а теперь подбирается и к горам. В Аурире уже отмечено шесть случаев. Как будто недостаточно войны!

Давда убедила Акли, что надо бежать от опасности, пока есть время, и, несмотря на большой риск, несмотря на то что дорога отнюдь не безопасна, завтра они уезжают в Айн-Бейду.

Давда любит похваляться, что обуздала Акли. Не только обуздала — она его связала по рукам и ногам.

9 декабря.Вчера утром Акли уехал в своем „плимуте“. Менаш провел всю ночь с ватагой, но Муха, по его словам, с ними не было. У нашего пастуха лихорадка. Только бы не тиф!

Шейх настаивает. Он ходил к Латмас, и Латмас одобряет развод. Подумать только! Какова дочь, такова и мать: старуха, вероятно, уже видит меня мертвым и не чает, как избавиться от меня. Шейх сказал также, что, если я не расстанусь с женой, отец умрет от горя.

Как бы то ни было, Аази старается убедить меня в своей любви, старается усыпить мои подозрения или вновь оживить угасшую нежность. Она то и дело заводит разговор о Секуре. Вот уже два месяца, как Ку родила пятого ребенка, и Аази считает, что теперь, в отсутствии Акли, Ибрагиму должен помогать не кто иной, как я. Что ей за дело?»

А Секура все так же бедствовала. За несколько недель до родов она сказала Ибрагиму:

— Я поживу немного у отца и возьму с собой детей. Я давно с ним не виделась, да и маме надо помочь по хозяйству. Твоя мать позаботится о доме.

Секура говорила неправду. Она собиралась уйти для того, чтобы избавить мужа от лишних ртов. Ибрагим понимал это; Секура видела, что он понимает, как и Ибрагиму было ясно, что она понимает. Так было всегда. С тех пор как они жили вместе, с тех пор как делились редкими радостями и куда более частыми невзгодами, ни одна, даже самая сокровенная, мысль одного не ускользала от другого. Но порою они все же старались обмануть друг друга, хоть и поступали так только для виду, ибо отчетливо знали, что обман не удастся.

Ибрагим остался один с матерью: двоих прокормить легче, да к тому же мать, как человек пожилой, довольствовалась малым. Но в дело впутался сатана. Ибрагим знал, что у Идира под хорошеньким белым бурнусом, который ему выткала Секура, одни лохмотья. Надо было всем купить гандуры, и Ибрагим истратил на них все, что скопил в отсутствие жены.

Секура вернулась немного пополневшая, не такая бледная, и Ибрагим очень обрадовался ей, но в тот же вечер ему пришлось признаться, что положение их ничуть не изменилось к лучшему. Секура вынула из кармана несколько ассигнаций, которые заработала, пока жила у отца: она пряла шерсть для заказчиков. Но теперь она была в таком состоянии, что уже не могла работать.

Два дня спустя ночью она проснулась от схваток и без посторонней помощи родила пятого ребенка. Ибрагим стеснялся вызвать На-Гне, так как заплатить ей не мог, что же касается врача, то об этом и думать было нечего.

О том, что Секура родила, На-Гне узнала от женщин, которые ходили к источнику за водой, и сразу же, на заре, навестила роженицу.

Ибрагим делал все, что полагается в таких случаях, чтобы Секура поскорее поправилась. Он покупал большие куски мяса, масло, яйца, а так как Акли, на которого он рассчитывал, теперь уехал, ему снова пришлось обратиться к начальнику. Два дня спустя начальник, стараясь притушить поблескивание своих синих глаз, сообщил Ибрагиму, что его брат стал еще несговорчивее и требует не менее тридцати процентов. Пришлось согласиться и на такие условия.

На этот раз Ибрагим попросил довольно значительную сумму, ибо решил, что по случаю рождения ребенка может позволить себе три дня отдыха. Но, избавившись от одуряющей работы и от монотонного повторения одних и тех же простых, механических движений, он чувствовал себя еще несчастнее, чем обычно, ибо тратил досуг на размышления о своей нищете. И он с радостью снова взялся за работу, сожалея о потерянных полутораста франках.

Начальник стал вести себя с ним крайне грубо. Он безо всякого повода унижал его, заставляя при всех выполнять самую грязную работу.

В Ибрагиме закипало глухое бешенство, он не мог мириться с такой несправедливостью и судьбы, и людей. Он все меньше и меньше слушался Секуры, уже не старался чем-нибудь порадовать ее. Возвратясь домой вечером, он молча сбрасывал сандалии из воловьей кожи, шумно стряхивал красноватую землю, налипшую на ремешки, и в одиночестве усаживался у очага. Если Идир и Мезьян подходили к нему, он тихонько отстранял их.

Щеки Секуры опять ввалились, дети опять ходили в грязном белье. Опять мать Ибрагима поджимала тонкие губы, запавшие в беззубый рот; теперь она почти каждый вечер отдавала детям свою долю кускуса, в который уже не добавляли масла.

А тут пришло время платить налоги на землю, на хилый оливковый сад, на дом — но он-то по крайней мере держится крепко. Вот только не хватает восьми черепиц, сорванных ветром с северного склона крыши. Кроме того, предстояло уплатить налог на дороги. Этот налог Ибрагим предпочитал оплачивать собственным трудом; значит, еще четыре долгих дня придется потеть на жгучем солнце и питаться одной пылью, не получая даже тех пятидесяти франков, которые отделяли нищету от смерти. Что касается остальных налогов, то Ибрагима подмывало не платить их вовсе. Каид [19] Административное лицо, выполняющее функции судьи и сборщика налогов. пригрозил, что посадит его в тюрьму.

Начальник снова предложил Ибрагиму свою помощь, хоть и жаловался на бедность.

— Мне хочется выручить тебя, но я ведь и сам не знаю, как заплачу налоги. Времена тяжелые, а с правительством шутки плохи. Надо бы посоветоваться с братом.

На этот раз Ибрагим решительно отказался от ссуды: уж лучше задолжать государству.

Три дня спустя его рассчитали за лень и дурное поведение. Начальник сообщил ему об увольнении через Амируша, стукача их артели. При этом он распорядился выдать Ибрагиму двести франков — за неполную неделю.

Пятьдесят франков, которые Ибрагим зарабатывал, унижаясь, подавляя в себе бешенство, изнемогая от усталости и ломоты, позволяли семье его наполнять желудок грубой похлебкой, в которую засыпали чуточку муки и много отрубей. Что же с ними станется теперь, когда не будет и этого скудного пропитания?

По совету матери Ибрагим выучил несколько молитв и теперь неуклонно пять раз в день, повернувшись в сторону Мекки, обращался к милосердному аллаху с молитвой на арабском языке, хотя и не понимал в ней ни слова.

Вскоре истек срок возврата первого долга начальнику. Денег у Ибрагима не было, но начальник проявил неожиданную доброжелательность: решено было причислить проценты к ссуде и составить новую расписку, по которой Ибрагим обязывался вернуть деньги через три месяца, одновременно с погашением второго долга. А чтобы брат не возмущался, узнав о такой льготе, решили повысить проценты до тридцати и распространить это на всю сумму долга.