Мулуд Маммери - Избранное

Фельдшер нашел где-то ножовку для металла и начал перепиливать кость. Боль была невыносимая. Но Акли не кричал, лишь судорожно ловил губами крупные частые слезы. Фельдшер собрал лохмотья кожи в узел у самого плеча, прошил ниткой и велел Акли лечь на спину.

Двое других легче отделались. Одного ранило в бедро, второго в ногу.

Ночью Акли было худо. Жар не спадал, и он бредил до самого рассвета, пока не забылся. Утром пришел фельдшер. А с ним врач. Он присвистнул, взглянув на обрубок. Акли тоже покосился на плечо. Из зашитой вчера раны торчала какая-то длинная и круглая, мучнистого цвета штука, вроде куска ваты, только твердая. «Мозг», — сказал врач и резко взмахнул скальпелем. Белая штука упала на пол. Врач велел фельдшеру продезинфицировать то место, где он ее отсек.

— А я знаю, кто ты, — сказал Акли. — Доктор Башир Лазрак.

— Да. А ты «дед» Акли?

— Он самый. Из отряда брата твоего, Али.

— Знаю.

— Мы разделились, чтобы проскочить сквозь ряды французов. Твой брат небось недалеко.

— Выберется, — сказал Башир. — У нас надежная сеть связных отсюда и до самого Айт-Ваабана. Мы должны тебя туда отправить. Там и повидаетесь с ним.

Акли еще было плохо, но температура спала.

— С рукой-то своей ты поступил как последний дурак, — сказал доктор.

Акли, не понимая, смотрел на него.

— Французы нашли ее на кактусах. Подобрали и сейчас гонят смотреть на нее всю деревню, чтоб опознали, чья она… И уж будь уверен, если никто не даст нужного им ответа, они будут пытать…

Акли не слушал, он думал: «Такая глупость, потерять руку… С левой уж не постреляешь… А то еще и помрешь…»

— Пора в путь, — сказал доктор.

Три месяца провел Башир с бойцами III вилайи, подробно изучил чуть ли не все здешние скалы, от Алжира до Сетифа. Зато санитарная служба в этом районе была теперь в общем налажена, и лекарств в основном хватало. Хотя надо сказать, что медикаменты добывать было почти так же трудно, как оружие. Баширу, правда, повезло: уже в самом начале он получил целую партию югославских санитарных посылок. Остальное, изловчившись, можно было достать в аптеках.

Правда, с тех пор как началась операция «Бинокль», работы стало раз в десять больше. Ходить из одного партизанского соединения в другое стало трудно и рискованно, а то и просто невозможно. Пришлось рассредоточить санитарные отряды, предоставив им почти полную самостоятельность, и нередко им приходилось самим добывать нужные медикаменты.

Над Тигмунином еще не занялся рассвет, когда всех его жителей французы выгнали из домов и построили на площади в круг. Старшина объявил, что на кактусах в их деревне найден предмет, который им сейчас покажут и в происхождении которого сомневаться не приходится.

— На нем есть метка, — сказал старшина. — Хозяин его — один из ваших феллага.

Маленький рыжий солдат, стоявший рядом со старшиной, почему-то шумно и весело загоготал.

— Этот феллага, — продолжал старшина, — видно, сбежал. Но он был в деревне, и вы его прятали.

Старшина повернулся к маленькому солдату.

— А ну, Рыжий, предъяви-ка им вещественное доказательство.

Рыжий поднял с земли какой-то предмет, но, что это было, никто не понял. Тогда, выйдя на середину площади, он поднял его над головой, словно трофей. В толпе дико вскрикнула и упала без чувств женщина.

— А ну-ка, соверши с этой конечностью круг почета, — сказал старшина.

Размахивая отрезанной рукой, Рыжий пошел в обход площади. Он перед каждым останавливался и каждому тыкал мертвой рукой в самое лицо. Большинство отворачивалось. Женщины закрывали глаза. Время от времени Рыжий спрашивал:

— Ну что? Узнаешь?

Но нет, никто не узнавал. Раза три или четыре обошел Рыжий площадь. И все без толку. Тогда старшина приказал им всем сложить руки на затылке и сказал, что они будут стоять так до тех пор, пока кто-нибудь не заговорит.

— Мне не к спеху, — заявил старшина.

Долго стояли они так. Женщины, одна за другой, начали падать в обморок. К ним тут же подскакивал Рыжий и, пиная ногами куда попало, приводил в чувство. И все-таки до десяти часов так никто и не заговорил. В десять старшина объявил:

— Прекрасно! Женщины пусть отправляются по домам. А мужчины останутся здесь, со мной. Сегодня они будут ночевать на площади, а наши солдаты переспят у них дома.

Только теперь старшина прочел в глазах у людей настоящий страх. А Рыжий ухмылялся, так ему это понравилось.

В наступившей тягостной тишине послышался вопль какой-то женщины:

— Пусть Генима скажет им, где доктор из Талы, пусть отстанут!

Старшина понял не все, но имя уловил.

— Генима, которая здесь Генима?

Это была та самая крепкая крестьянка, возраст которой трудно угадать. Ее тут же увели…

Заговорила Генима не скоро, но уже в сумерках один из часовых, стоявший в карауле, пришел сказать Баширу, что укрытие их окружили французские солдаты.

— Гостей надо принять достойно, — сказал Башир.

Три часа продолжался бой, пока наконец джундий, занимавший позицию прямо напротив мечети, не заставил замолчать установленный там ручной пулемет. В этом направлении путь был свободен. Но действовать надо было, не теряя ни минуты, пока французы не заметили, что пулемет их выведен из строя.

Башира заставили уходить первым. Возле мечети он увидел большое, раскинувшееся как во сне тело пулеметчика. Рядом валялись пустые обоймы. Одним прыжком Башир преодолел расстояние, отделявшее его от пулемета, еще державшегося на сошках, схватил его за ремень и, волоча по земле, пустился бежать. И десятка метров не осталось позади, как Башир почувствовал резкую боль в ногах, будто полоснули по ним раскаленным добела лезвием ножа. Он упал, выпустив из рук пулемет, загремевший всем своим железом. И сразу же гигантская лавина обрушилась на него, словно взломав сдерживавшую ее преграду. Через мгновение Башир почувствовал, как его схватили под руки и понесли, он взвыл от боли. То были двое джундиев. Один из них свободной рукой тащил за собой пулемет.

— Брось, — сказал Башир.

— Жалко. Да не беспокойся ты, доктор. Братья задержат врага, пока мы не будем в безопасности…

Никогда еще природа не казалась ему столь прекрасной. А ведь любовался он сейчас теми же пейзажами, что открывались его взору уже долгие три месяца, каждый день. Но только теперь понял Башир, что раньше они были закрыты его взору. С тех пор как месяц назад добрели они до своей пещеры и санитары стали лечить его раны, он каждое утро вылезал наружу и растягивался у входа, оставаясь наедине с первозданным хаосом уходящих за горизонт горных вершин.

И как это они до сих пор прятались от него, эти деревеньки, оседлавшие гребни хребтов, тенистые эти долины, голые купола гор, леса, отливавшие всеми оттенками зелени? Да, конечно, не мог он видеть всего этого раньше, потому что пейзаж оценивал сугубо утилитарно: сколько, скажем, перед ним километров, которые надо пройти, как в данной местности надежно спрятаться и не таится ли здесь опасность столкновения с врагом, каково состояние дорог, сколько воды в голубеющих тут и там ручьях… Этот горный край, с его беспорядочным на первый взгляд нагромождением форм и переплетением линий, стал своим. Башир мог назвать по имени любую деревушку, знал каждую скалу и каждый ручеек до самого дальнего горизонта, где скорее угадывалось, чем виднелось море. А вот суровую красоту тенистых склонов, мягкую прохладу долин — все это он открывал впервые.