Уильям Уортон - Пташка

Джо среднего роста, плотный, но не толстый, и выглядит сильным. Волосы у него густые, хотя и коротко подстриженные. Он выглядит настолько мужественно, что даже другие полицейские рядом с ним кажутся мальчишками. У него гортанный голос и густой смех; он много смеется. Мы слушаем его рассказы о том, как все прогнило в нашем городишке, и знаем, что он не врет. Мы с Пташкой впервые начинаем понимать, в каком подлом, дерьмовом мире мы живем. А что всего хуже, так это то, что Джо смеется над самыми гнусными из своих рассказов и ожидает, что мы станем смеяться вместе с ним. Уйти у нас не хватает пороха. Думаю, мы просто не можем допустить, чтобы Джо смеялся и над нами тоже.

Ну, что же дальше? Получается так, что вонь от мусоросжигательной установки вовсе не вся уходит наверх. Между муниципальным советом Верхнего Мериона и муниципальным советом Хаверфорда начинается форменная война. Старину Джо вызывает к себе комиссар и устраивает ему разнос. Однако сводки обо всей нашей операции, связанной с отловом собак, до комиссара доходят противоречивые. Садовники, а также матери, у которых маленькие дети, шлют благодарственные письма, но любители собак готовятся к военным действиям. Они угрожают напустить на нас Американское общество по борьбе с жестоким обращением с животными. Похоже, нам с Пташкой все-таки не придется самим увольняться с этой работы. Операция по отлову собак приостанавливается на три дня. Пташка ужасно рад, потому что у него накопилась уйма работы в его птичнике. Он ловит собак, чтобы получить возможность построить себе птичий вольер, настоящий птичник своей мечты; по той же самой причине он копал под проливным дождем яму, на дне которой ожидал найти клад.

Я захожу к нему, чтобы немного помочь. Этих придурочных канареек у него больше, чем можно себе представить. Пташка приходит в жуткое возбуждение, когда демонстрирует некоторые из своих экспериментов с гирьками, которые он привешивает к птичьим лапкам, и даже раздвигает птицам на крыльях маховые перья, чтобы показать, как мало мускулов нужно птице, чтобы поднять такую тяжелую гирьку. А еще он сделал несколько очень красивых моделей. Он хочет, чтобы я ему помог, когда он превратит одну из них в настоящий махолет, достаточно большой, чтобы ему на ней летать. Он просит, чтобы я помогал при запуске. Я обещаю, что так и сделаю, когда у нас появится больше времени, свободного от ловли собак. У меня у самого появилась идея насчет водолазного колокола, и мне понадобится помощь, когда я буду его испытывать. Мы решаем, что займемся и тем и другим, когда афера с отловом собак накроется.

В следующий понедельник мы опять в нашем фургоне. Джо сообщает, что нашел другое место, где можно избавиться от собак. Пташка предлагает сделать так, чтобы вторая часть дня у нас оставалась свободной, тогда в это время можно будет поехать на Мейн-лайн, где живут одни миллионеры, и выпустить там пойманных собак. Вот была бы потеха, если б удалось. Мы положили бы начало всевозможным новым породам, дворняги стали бы скрещиваться с пекинесами и французскими пуделями.

К полудню мы успеваем наловить полный фургон. Собаки становятся все шикарней, естественный отбор уже вступил в действие. Мы отправляемся с ними к доку Оуэнзу. Продержав предыдущих собак целые пять дней, он готов писать кипятком. Набрасывается на Джо и ругает его на чем свет стоит. Джо улыбается, покачивает головой и обещает, что сегодня мы всех заберем. Джо нравится, когда доктор Оуэнз сходит с ума от злости.

Какой бы шум ни поднимали защитники собак, дело так и не стронулось с мертвой точки. Так что все собаки, которых мы наловили, по-прежнему сидят в клетках, готовые к смерти. По правде сказать, большинство людей рады избавиться от своих дворняжек.

В тот день мне приходит в голову, что заведение доктора Оуэнза похоже на помесь мясохладобойни с тюрьмой Синг-Синг. В подвале мы навалили мертвых собак в три слоя. От запаха горелого мяса и шерсти прямо тошнит. До живых собак наконец доходит, что с ними должно произойти, и они начинают яростно отбиваться от электрических крокодилов. Одна зверюга, наполовину сеттер, на четверть овчарка и на четверть волк, ведет себя так, что мы не можем защелкнуть на ней зажимы, и доктор Оуэнз вкалывает ей дозу стрихнина. Эффект примерно тот же, что и от электричества.

Некоторые собаки, однако, все равно подходят, вроде как улыбаются нам и виляют хвостами, заискивающе глядят на нас снизу вверх, как будто мы собираемся взять их на поводок и отправиться на прогулку. Некоторые и отправляются — на прогулку прямехонько в никуда. Мне и Пташке время от времени приходится выходить на улицу, чтобы подышать воздухом и унять тошноту.

Когда дело сделано, мы перетаскиваем всех собак в грузовик. Набиваем его битком, укладывая собачьи трупы как можно плотнее, и даже бросаем несколько туш на пол рядом с сиденьем водителя. Уже полчетвертого. Джо заводит мотор, и, минуя Сикейн, мы едем в сельскую местность, подальше от города. Джо не любит говорить о чем-нибудь раньше времени, поэтому мы не задаем вопросов. Кто знает, а вдруг он нашел другую установку для сжигания мусора или собирается выбросить трупы на свалку.

Все дальше и дальше удаляясь от жилья, мы начинаем чувствовать самый ужасный запах из всех, мне известных. Его нельзя описать. Мы сворачиваем на грязный проселок и выруливаем на открытую площадку перед конюшнями. Повсюду видны лошади на привязи, изувеченные немыслимыми болезнями. Вся округа кишит большими синими мухами. Вообще-то вокруг лошадей всегда вьются мухи, но это что-то совсем другое, и этот запах тоже совсем другой. Так лошади не пахнут.

И все-таки это лошади. Лошади, предназначенные на забой. Это бойня для старых кляч. Я оглядываюсь на Пташку и вижу, что он совершенно зеленый. Джо знает всех и везде. Наверное, в этом отчасти и состоит работа копа; может быть, кстати, он покупает здесь мясо для своих собак.

Мы вылезаем из фургона, и нас немедленно облепляют мухи. День стоит жаркий, и они пьют наш пот, а затем принимаются за нашу кровь. У этих жирных мух сверкающие сине-лиловые туловища и темно-красные головы. От этих мерзавок никак не укрыться; они залезают к нам в нос, в глаза, в уши. Джо возвращается и велит нам снова залезть в фургон. Мы объезжаем кругом длинные сараи и останавливаемся позади них. Внутри мы видим нескольких мужчин, стоящих по колено в крови, отрубающих огромные куски конского мяса.

Позади сарая находится нечто похожее на гигантскую мясорубку; ее приводит в действие бензиновый двигатель. Джо вылезает из машины, подходит к нему и дергает за шнур, как запускают лодочный мотор или газонокосилку, и тогда двигатель начинает чихать и пыхтеть, сперва медленно, затем все быстрее, словно чахоточный. Из него вылетают клубы синего дыма. Джо включает привод, и мясорубка начинает жутко грохотать. Куски размолотой плоти просачиваются сквозь дырочки в нижней ее части. Наверху мясорубки имеется огромная воронка, в отверстие которой, пожалуй, можно просунуть даже человеческое тело. Джо командует переносить собак из фургона. Мы волочем их к нему, и он начинает бросать их в эту воронку. Господи, он еще улыбается! Он поднимает собак, держа их подальше от себя, чтобы кровь, дерьмо и прилипшая к ним грязь не попадали на него, и бросает их внутрь. Он в форменной рубашке, со значком, и в форменных брюках. У него на поясе пистолет, вот только фуражку он оставил в фургоне. Бросая собак в эту штуковину, он весь сверкает на солнце. Тонкие червячки собачьего мяса, смешанного с шерстью, вылезают через отверстия внизу мясорубки. Мы с Пташкой снуем, спотыкаясь, взад и вперед, волоча собак, стараясь делать вид, что мы мужчины, пытаясь удержать рвоту, чтобы не заблевать все вокруг. Эта вонь, эти мухи, а теперь перемалывание собак на фарш — мы зарабатываем наши доллары, по одному за час. Джо делает знак, чтобы мы помогли ему засовывать собак в воронку; сам он отступает назад и потирает руки.