Уильям Уортон - Пташка

Утро холодное, и к тому же нельзя закурить. Ричардс велит мне пройтись и проверить, у всех ли в порядке оружие: патронташи, гранаты и все такое. А я думаю о том, что вряд ли кто из наших так сильно напуган, как я, включая два самых последних пополнения. С чего бы это они такие смелые? Ах, как я рад поскорее вернуться в наш окоп, запрыгнуть в него и забиться на самое дно. До чего приятно ощутить спиной твердую землю. Когда страшно, ничто так не успокаивает, как запах земли на достаточной глубине. Стоит ли удивляться, что раньше люди жили в пещерах.

Во время артподготовки мы остаемся в окопах. Вереницы огромных снарядов пролетают у нас над головами, словно тяжелогруженые поезда. Я пригибаюсь как можно ниже. В голове неотвязно крутятся мысли о придурках-шпаках, которые делают их где-то в тылу, и об идиотах артиллеристах, которые стреляют ими откуда-то издалека позади нас.

В семь мы поднимаемся в атаку. Вот уж повезло так повезло: мы являемся передовым взводом передовой роты передового батальона, а может быть, даже наступаем в составе передового полка самой передовой дивизии всей передовой американской армии. Харрисон держится первым, и Ричардс от него не отстает. Я руковожу арьергардом. Впрочем, предполагается, что так и должно быть. К счастью, это совпадает и с моими собственными желаниями. Хотя и это не совсем верно. Я предпочел бы оказаться где угодно, только не на этом идущем под уклон поле.

Сомкнутым строем мы движемся по нему вниз быстрым походным шагом и, должно быть, напоминаем сумасшедших игроков в гольф, согнувшихся над своими клюшками, шагающих торопливо, однако не переходя на бег; все собраны, все в ожидании. Снизу вверх по земле ползет какая-то дымка, сверху нависает туман. Пройдена уже половина пути, поворачивать назад поздно. Если фрицы нас видят, то теперь для них самое время начинать. Во мне теплится надежда, что Харрингтон все же окажется прав, а пока сглатываю, пытаясь удержать в себе утренний кофе. В ушах стучит. По спине течет ручьями холодный пот. В подствольнике моей винтовки — фосфорная фаната; ее каплевидный темно-зеленый пузатый наконечник маячит прямо перед глазами. Мне так страшно, что и все поле, и дома на околице окрашиваются в цвета радуги.

И тут начинается. Сперва громко рыгают пушки, потом вступают крупнокалиберные пулеметы, затем минометы. Танки, должно быть, еще не подошли. Мы переходим на бег. Кто-то падает. Нет, это не Харрингтон и не Ричардс. Это Коллинз. Когда я пробегаю мимо, он держится за левое плечо правой рукой. Она в крови. Я не останавливаюсь. Падает один из новичков, прибывших с последним пополнением. Закрыв лицо руками, он катится вниз по крутому склону. Когда он отпускает руки, они обмякают и колотятся о землю, пока не замедляют падение. Он остается лежать неподвижно. Поднажав, я обгоняю Морриса. Ну и веселенькое у нас ожидается утро, черт побери! Я догоняю Ричардса с Харрингтоном. Они сидят на корточках перед овражком, проходящим по дну ложбины, разделяющей два холма — тот, по которому мы только что спустились, и другой, поднимающийся к Ройту. По дну оврага течет ручей. На прибрежной грязи и торчащей из нее осоке виднеются полосы льда. Ричардс, задрав голову, уставился на гребень холма, но Харрингтон оглядывается и смотрит на меня через плечо. Я показываю пальцем назад:

— Коллинз и новенький схлопотали!

— Черт!

Ричардс произносит, не оборачиваясь:

— Этот проклятый холм весь усеян минами. Тут и чертовы молотилки с растяжками, и блины противопехотные… это уж как пить дать. Проклятая немчура!

Над нами пролетают трассирующие пули, жужжа, как свихнувшиеся с ума пчелы. Их не видно, а только слышно. Все, кто остался из нашего взвода, теперь тоже сидят, пригнувшись, вдоль края оврага. Смотрю назад и вижу, как по склону начинает спускаться вся наша рота. Сейчас начнется настоящая мясорубка, ведь местность простреливается насквозь. Нужно что-то срочно придумывать: вот-вот заработают минометы. Мы и так у фрицев как на ладони, а если еще подойдут и танки, то наша песенка спета. Нужно выпутываться, а значит, прорываться вперед — пересечь минное поле и взобраться на холм. А на его вершине, как в Первую мировую, — пулеметные гнезда, так что косить нас будут очередями направо и налево. Я думаю обо всем этом, а сам не могу двинуться с места. И говорить тоже не могу. Только глубже вдавливаюсь в грязь. Между ног, там, где я натер при беге, чувствую холодную влагу. Меня трясет, и я все глубже погружаюсь в темную жижу. Я больше не в силах заставить себя оглянуться. Харрингтон приподнимается.

— Выход один: двигаться постепенно, а не ломиться напрямик по минному полю. Здесь повсюду растяжки, так что иначе никак!

— Да, пожалуй.

Ричардс не шевелится. Видать, и его дела плохи. Харрингтон начинает ползти вдоль оврага.

— Давай за мной, Эл. Попробуем вместе. Здесь оставаться нельзя, черт побери! Нас тут всех перещелкают!

Он ползет дальше, и я начинаю его ненавидеть. Но следую за ним. Буравлю глазами землю, выискивая мины. Пару раз приходится перешагивать через тонюсенькие проволочки, натянутые между минами. Потом вижу перед собой торчащий штырек еще одной мины. Стоит на нее наступить, и… Меня начинает трясти так сильно, что я останавливаюсь. Не могу двигаться дальше. Я на открытом месте, но не могу заставить себя с него убраться. Лежу, как на верхней площадке газгольдера: от парализовавшего меня страха я словно оцепенел. Харрингтон ползет себе дальше. Я даже не могу его окликнуть. Оглядываюсь и не вижу Ричардса. Кажется, я остался один. Ни я никого не вижу, ни, надеюсь, меня никто не видит. Я медленно опускаюсь на сырую почву.

Не знаю, как долго я так лежу. Понимаю, что нужно достать саперную лопатку и окопаться, но не могу себя заставить. Затем вижу, как кто-то идет в мою сторону по краю оврага. Я припадаю к земле еще ниже. Сперва это всего лишь силуэты, затем я вижу зеленую полевую форму немецкого солдата. Дрожа, я подтягиваю винтовку и через ткань перчатки нащупываю курок. Нажимаю, и ничего не происходит. Они все равно приближаются. Снимаю с предохранителя и нажимаю опять. Следует ужасно сильный толчок. Лишь тут я вспоминаю, что на моей винтовке была фосфорная граната. Она попадает в одного из солдат и взрывается с ослепительной вспышкой.

— Какого черта, кто это? Прекратить этот чертов огонь.

Это Ричардс, и он колотит немца, как бешеный. Я бросаюсь вверх по холму, забыв о минах. Подбегаю и помогаю стряхивать фосфор с этого фрица. Он сидит на земле. Фосфор — он словно куски огня, которые прожигают насквозь все, что угодно. Солдат орет, и мы, как сумасшедшие, счищаем все, до последней крошки. Он скидывает шинель и куртку, — на боку, в который ударила граната, темно-красное пятно.