Джумпа Лахири - Низина

— Что это?

— Может, нам отпраздновать?

— Прямо здесь?

Гори встала из-за стола и заперла дверь. Когда она обернулась, Лорна стояла к ней лицом, совсем близко, и напряженно смотрела на нее.

Она взяла руку Гори, просунула ее себе под футболку и положила на свою грудь под мягкую материю бюстгальтера. Гори почувствовала, как соски на этой груди мгновенно увеличились и затвердели, как и у нее самой.

Мягкость этих поцелуев явилась для нее каким-то новым откровением. Запах ее безукоризненно красивого тела, когда стопки бумаг сдвинули в сторону, чтобы освободить место на офисном диване. И гладкость ее кожи, и лирический беспорядок волос. И ощущение прикосновения губ Лорны у нее в паху.

У Гори никогда не было любовников младше ее по возрасту. На тот момент ей было сорок пять, и тело ее начинало потихоньку стареть — кожа немного провисла, появились морщинки, пятна лопнувших сосудов. Гори осознавала теперешнее несовершенство своего тела, и оттого смутилась и хотела отказаться.

Все-таки Лорна была ее ученицей, и такая ситуация выходила за все рамки. Мог бы разразиться страшный скандал, если об их отношениях узнали на факультете. Не только о первом вечере в кабинете, но и о последовавших затем встречах, когда они, довольно часто, предавались ласкам в постели Гори или дома у Лорны, а однажды даже в номере отеля на побережье.

На защите диссертации Гори входила в состав комиссии и вместе с другими рецензентами задавала Лорне вопросы. Как чужой, посторонний человек — словно и не было тех упоительных, наполненных ласками вечеров вдвоем.

А потом Лорне предложили работу в Канаде, в Торонто, и она уехала. Уехала без разговоров и обсуждений, ни разу не задала вопроса о дальнейших их отношениях. Их связь закончилась, без обид, но резко и решительно. И все же Гори восприняла это расставание довольно тяжело и потому чувствовала себя немного униженной.

Они с Лорной умудрились остаться друзьями и, встречаясь на симпозиумах и конференциях, всегда находили время для чашечки кофе. Просто теперь они были не любовницами, а коллегами.

За свою жизнь Гори вообще-то привыкла к такой перемене ролей — сначала жена, потом вдова, сначала невестка, потом жена, сначала мать, потом одинокая бездетная женщина. Только смерть Удаяна была здесь особым обстоятельством. Другие перевоплощения она сама или инициировала, или предприняла для этого активные шаги.

Сама вышла замуж за Субхаша, сама бросила Белу. В тех перевоплощениях она настойчиво искала себя, выбирала такую дорогу и платила жестокую цену. Нанизывала на себя слоями эти роли только лишь для того, чтобы однажды содрать и оказаться в конце концов одинокой.

Теперь даже это приключение с Лорной, случившееся более десяти лет назад, тоже ушло в прошлое. Оно поблекло, обесцветилось и увядало там среди других событий ее жизни.

А нынешняя ее жизнь окончательно свелась к одиночеству под девизом самодостаточности, к черным брюкам и просторным блузам, книгам и ноутбуку, необходимому для работы. Ну и к автомобилю, без которого ей никак нельзя обойтись.

Волосы она по-прежнему стригла коротко, причесывала на прямой пробор. Носила овальные очки с цепочкой на шее. Под глазами у нее легли голубоватые круги. Голос стал резким за долгие годы чтения лекций и выступлений. Кожа была иссушена южным солнцем.

Она больше не засиживалась за письменным столом до глубокой ночи, сама изменила себе рабочий режим — в десять вечера в постель, с рассветом подъем. В своем строгом укладе она позволяла себе кое-какие вольности. Например, выращивала цветы в горшках во дворике. Жасмин начинал благоухать по вечерам, росли огненно-красные гибискусы, кремовые гардении с блестящими листьями.

После долгого рабочего дня она любила посидеть во дворике среди увитых растениями шпалер, перебирала накопившиеся счета за чашечкой чая. А иногда даже ужинала там.

В машине, когда ей надоедало радио, она слушала аудиокниги.

Вот и все радости жизни. Больше она не хотела давать себе никаких поблажек. Ее жизнь все эти годы, после смерти Удаяна и после ухода от Субхаша и Белы, и так была для нее большой поблажкой. Жизнь Удаяна прервалась в одно мгновение, а ее жизнь продолжалась.

Ее судьба не сломалась, несмотря на события и прожитые годы, как и ее глиняный чайничек в восточном стиле с пробковой ручкой на крышке, который она купила когда-то на распродаже в Род-Айленде. Этот чайничек до сих пор скрашивал ее одиночество. Он пережил перелет в Калифорнию, обернутый в шерстяную кофту, и по-прежнему исправно служил ей.

Однажды Гори листала рекламный каталог, какими был вечно набит ее почтовый ящик, и наткнулась на фотографию круглого деревянного столика, предназначенного для установки в саду. Хотя столик ей не был особенно нужен, она все-таки позвонила по указанному телефону и заказала его. Вообще-то ей давно уже хотелось избавиться от плетеного столика со стеклянной столешницей, стоявшего в патио и пережившего уже несколько поколений скатертей.

Примерно через неделю перед ее домом остановился грузовик доставки. Она ждала, что привезут тяжелую коробку и ей придется провести целый день за изучением инструкции по сборке, путаясь в болтиках и шурупах комплекта. Но оказалось, стол доставили уже в собранном виде — двое дюжих парней внесли его прямо во двор.

Гори показала, куда его поставить, расписалась в квитанции о получении груза и дала ребятам чаевые. Потом уселась за новый столик, поглаживая его по столешнице, принялась вдыхать запах свежей древесины. Не просто древесины, а тика.

Это был запах мебели, оставшейся в ее спальне в доме в Толлиганге — запах платяного шкафа, туалетного столика и кровати, на которой они с Удаяном зачали Белу. Тот запах, заказанный в американском каталоге и доставленный на грузовике, вернулся к ней.

Теперь, когда она сидела во дворике, он всегда сопровождал ее. Этот запах усиливался от солнца и ветерка, его немного острый аромат стирал расстояния и будил воспоминания.

Интересно, что Субхаш сказал Беле? Возможно, ничего не сказал. Возможно, это и есть наказание за ее преступление. Теперь она, конечно, понимала, что означало бросить своего ребенка. Это равнозначно убийству. Она убила родственную связь, и такое преступление гораздо страшнее преступления, совершенного когда-то Удаяном.

За все эти годы она ни разу не написала Беле. Ни разу не осмелилась обратиться к ней и как-то утешить. Да и какое утешение она могла ей дать? Содеянное нельзя было перечеркнуть или как-то исправить. Ее молчание, ее отсутствие все эти годы казались даже каким-то более благоразумным решением, чем любые утешения.

Что же касалось Субхаша, то он все сделал правильно: дал ей уйти, не домогался, не увещевал, не пытался усовестить. По крайней мере, открыто, в лицо. Она надеялась, что он нашел семейное счастье. Он счастье заслужил. А она — нет.