Мишель Шнайдер - Последний сеанс Мэрилин. Записки личного психоаналитика

Мэрилин опоздала в часовню ритуального здания. Она заговорила с Труменом издалека:

— Ох, малыш, извини. Понимаешь, я накрасилась, а потом решила, что не нужно никаких накладных ресниц, помады и прочего, — пришлось все смывать, и я никак не могла придумать, во что одеться…

Он понимал ее глубокую тревогу. Он думал: если человек всегда опаздывает на встречи не меньше чем на час, то ему мешают выйти из дому неуверенность и тревога, а не тщеславие. И опять же тревога, напряжение, вызванное постоянной потребностью нравиться, часто вызывали у нее боль в горле и мешали говорить; тревожность проявлялась в обгрызенных ногтях, влажных ладонях, приступах нервного хихиканья. Тревожность, пробуждающая в нас теплое и мягкое сочувствие, тревожность, от которой не тускнел ее яркий образ. Мэрилин всегда опаздывала, как все, кто появился не вовремя в жизни своих родителей, как все, кого не ждали.

Через двадцать лет Капоте закончит свой портрет Мэрилин: «Прекрасное дитя», один из лучших когда-либо написанных им коротких текстов.

Время. 28 апреля 1955 года.

Место. Часовня ритуального здания на углу Лексингтон-авеню и Пятьдесят второй улицы в Нью-Йорке. Скамьи плотно заняты интересной публикой — по большей части знаменитостями из мира театра, кино и литературы. Они пришли отдать последний долг Констанс Коллиер, актрисе английского происхождения, умершей накануне в возрасте семидесяти пяти лет.

Монро. Не хочу видеть трупы.

Капоте. Откуда здесь трупы?

Монро. Это ритуальный зал. Где-то же их держат. Только этого мне сегодня не хватало — ходить по комнатам, полным трупов.

Капоте. Потерпи. Потом пойдем куда-нибудь, и я угощу тебя шампанским.

Монро. Ненавижу похороны. Слава богу, что не придется идти на свои. Только я не хочу никаких похорон. Хочу, чтобы мои дети развеяли прах над морем (если они у меня будут). И сегодня бы не пришла, но мисс Коллиер так заботилась обо мне, о моем благополучии, она была мне как бабушка, старая строгая бабушка, и столькому меня научила. Научила меня дышать. Это мне очень помогло, и не только в актерстве. Бывает такое время, когда и дышать становится трудно [1] Текст Капоте цитируется в переводе Виктора Голышева. .

Они потеряли друг друга из вида. Белые ангелы разлетелись, а потом растворились в белизне забвения. Она дала ему персонаж Холи Голайтли, или, скорее, он почерпнул Холи в самой Мэрилин, ее словах, руках, надежде и сумятице ее души. Больше она была ему не нужна. Воспоминания о ней навевали на него печаль, похожую на ту, которую испытываешь, видя на асфальте парковки изношенную шину, потерянный ключ.

После их последней встречи в Голливуде, за несколько недель до ее смерти, Трумен скажет: «Она никогда еще не выглядела так хорошо. Она здорово похудела для фильма, в котором должна была сниматься у Джорджа Кьюкора, и в ее взгляде светилась новая зрелость. Она больше не хихикала. Если бы она не умерла и сохранила свою фигуру, я думаю, она и сегодня была бы неотразима. Это не Кеннеди ее убили, как думают некоторые. Она покончила с собой. Но они заплатили одной из последних ее подруг, ее пресс-атташе Пэт Ньюкомб, чтобы она ни словом не проговорилась об их отношениях с ней. Эта подруга знала, в каком шкафу лежат скелеты. После смерти Мэрилин они отправили Пэт на целый год в кругосветный круиз».

Четыре года спустя Трумен Капоте устроил в большом бальном зале отеля «Плаза» в Нью-Йорке свой знаменитый черно-белый бал-маскарад. Много месяцев он составлял списки, то отмечая на страницах фамилии крестиком, то зачеркивая их. Все думали, что он пишет новый роман. Это был его последний праздник, его собственные похороны в славе без творчества. Он пригласил пятьсот человек. Мало писателей, много деятелей кино, в том числе Фрэнка Синатру. Несколько привидений, например старую актрису Талуллу Блэкхед. Но не было Джона Хьюстона, для которого он написал сценарий «Посрами дьявола» и позже представил его Мэрилин, и не было Блейка Эдвардса, разгромившего «Завтрак у Тиффани». Он пожелал, чтобы лица были закрыты масками и чтобы все были в белом или черном, чтобы бал напоминал шахматную партию. После смерти в бумагах Капоте нашли эту записку, датированную 1970 годом, без уточнений: «Белый слон. Вот как она меня видела. Мы с Мэрилин были созданы, чтобы встретиться. Но не соприкоснуться. Можно встретиться, не прикасаясь друг к другу. Как Холли и рассказчик в моем «Завтраке у Тиффани»».

Также Трумен запишет в своих дневниках: «Странно: после развода моих родителей я рос в Монровилле, Алабама».

Проведя четырнадцать месяцев в Нью-Йорке, Мэрилин вернулась в Лос-Анджелес на съемки фильма «Автобусная остановка». Двенадцатого марта 1956 года та, которая подписывалась «Норма Джин Мортенсен», стала Мэрилин Монро. «Мое имя — помеха для актрисы». В конце жизни она скажет; «Уже много лет я пользуюсь этим именем, Мэрилин Монро, и это действительно мое имя, под которым я известна в кино».

На съемочной площадке режиссер Джошуа Логан обнаружил, насколько актриса подсела на фрейдизм. Снимали сцену, в которой Мэрилин, исполняющую роль Шерри, певицы-дебютантки, будил ковбой Дон Муррей, говоря: «Здесь слишком много солнца. Удивительно, что ты такая бледная и беленькая». Вместо этого он сказал: «Такая бледная, как змея».

— Стоп! — крикнул Логан.

Мэрилин взволнованно повернулась к актеру:

— Дон, слышишь, что ты сказал? Это оговорка по Фрейду. Все правильно; в сексуальной сцене ты назвал сексуальный символ — ты думал о змее, то есть фаллическом символе. Знаешь, что такое фаллический символ?

— А то не знаю! Он у меня между ног, — ответил Муррей. — Ты меня что, за педика принимаешь?

— Кто знает. Сейчас я расскажу тебе кое-что. Знаешь Эррола Флинна? Когда мне было 10–11 лет, моя опекунша, Грейс, три раза водила меня на фильм «Принц и нищий». Так вот, когда я десять лет спустя познакомилась в Голливуде с настоящим живым Флинном, я увидела, как мой принц вытащил из штанов свой член и стал играть им на рояле. Не поверишь — Эррол Флинн! Киногерой моего детства! Конечно, уже сто лет прошло, тогда я начинала работать манекенщицей и оказалась на этой жалкой вечеринке, а он уже был там, ужасно довольный собой, и он вытащил свой член и стал стучать им по клавишам. Он играл «Ты мое солнышко». Вот так цирк! Все говорят, что самый большой конец в Голливуде — у Мильтона Берла. Не знаю. Но Эррола я видела! Я всегда знала, что Эррол, как говорится, спит на обеих сторонах постели. У меня есть массажист, он мне практически как сестричка, ха-ха, он работает массажистом и у Тайрона Пауэра, и он мне все рассказал про роман между Эрролом и Таем Пауэром. Нет уж. Тебе надо найти кого-нибудь получше!