Мишель Шнайдер - Последний сеанс Мэрилин. Записки личного психоаналитика

Обаятельный, хотя и не стремящийся обольстить, Гринсон — как в лечении, так и в лекциях, и частных отношениях — вел одну и ту же непредсказуемую игру на грани усталости и иронии, нетерпения и разочарования. Он был вполне доволен своей сумрачной внешностью и любил проводить сеансы лицом к лицу. Большие черные глаза с темными кругами придавали что-то одновременно нежное и грубое его чертам, казавшимся более резкими из-за пышных усов. Он гордился тем, что очень легко вступает в контакт и чувствует себя исключительно непринужденно уже на первых сеансах. Он также любил открытые столкновения с пациентами и хотел, чтобы они реагировали на его провокации и обращались к нему не как к богу, а как к человеку, который тоже не застрахован от ошибок. Иногда он сознавал свою склонность к преувеличению и самовлюбленности. Когда Мэрилин упомянула своего прошлого психоаналитика-женщину, он не удержался от восклицания: «Не будем больше о ней! А я? Что вы думаете обо мне?» — и сразу же рассмеялся.

В действительности, сам того не зная, но горячо желая этого, Ральф Гринсон испытал к актрисе то роковое притяжение, которому интеллектуалы предаются с тем большей страстью, чем более они уверены в том, что остаются хозяевами положения. Единственным врагом Гринсона была скука, и когда белокурая звезда показалась на его ровном небосклоне, ее сияние нарушило однообразие психоаналитической практики. Удивление — одна из самых тонких форм удовольствия, а проклятие — самое утонченное стремление к несчастью.

На некоторое время, сеансы возобновились в отеле у Мэрилин. Усталая, выбивающаяся из сил, она не могла ездить в кабинет психоаналитика. В бунгало отеля «Беверли Хиллз» Гринсон начал следующую беседу с обычных вопросов о первых годах жизни и детстве. Мэрилин долго молчала, затем обронила только одно имя: Грейс.

— Кем она была для вас?

— Никто, подруга моей настоящей матери, то есть, я хотела сказать, ненастоящей. Настоящая — это Грейс; она хотела сделать из меня кинозвезду. Что хотела сделать из меня мама, я не знаю. Убить меня? Странно, я только вам могу об этом сказать. Я всегда говорю журналистам, что моя мать умерла. Она жива, но я не вру, говоря, что она мертвая. Когда меня отдали в детский дом на Эль Сентро-авеню, я кричала: «Нет, я не сирота! У меня есть мама! У нее рыжие волосы и нежные руки». Я говорила правду, только вот она ни разу до меня не дотронулась.

Гринсон счел, что эта история об умершей матери не была ложью. Мертвая была на самом деле жива, но когда Мэрилин сказала, что ее живая мать словно мертвая, она говорила правду. Он не стал интерпретировать.

— Чему вы учились, прежде чем стать актрисой?

— Я не закончила среднюю школу. Я позировала, была натурщицей. Всматривалась в зеркала или в людей, чтобы узнать, кто я такая.

— Вам для этого нужен был взгляд других людей? Мужчин?

— Почему же только мужчин? Мэрилин не существует. Когда я выхожу из своей гримерной на съемочную площадку, я Норма Джин. И даже когда камера снимает, Мэрилин Монро есть только на экране.

— Вы поэтому испытываете такую сильную тревогу, когда должны сниматься? Вы боитесь, что кино украдет у вас ваш образ? Женщина на экране — не вы? Образ дает вам жизнь и в то же время он вас убивает? А живой взгляд настоящих людей в реальной жизни?

— Слишком много вопросов, доктор! Я не знаю. Мужчины на меня не смотрят. Они бросают на меня взгляд, но это не то. С вами все по-другому. В первый раз, когда вы меня приняли, вы посмотрели на меня словно из глубины самого себя. Как будто во мне был кто-то, с кем вы собирались меня познакомить. Мне от этого стало легче.

Психоаналитику понадобилось некоторое время, чтобы заметить одну странную, беспокоящую деталь. В промежутке между двумя взглядами, когда никто на нее не смотрел, лицо Мэрилин, расслабляясь, словно увядало, умирало.

Хотя Мэрилин сразу показалась Гринсону умной, его, тем не менее, удивила ее любовь к поэзии, театру и классической музыке. Артур Миллер, третий муж Мэрилин Монро, за которого она вышла четыре года назад, решил расширить ее кругозор, и за это она до сих пор была ему благодарна. В то же время она не упускала случая высказать ядовитую обиду на него: он холодный, бесчувственный, его привлекают другие женщины, им помыкает его собственная мать. В ту пору ее брак уже пошатнулся. Ив Монтан стал лишь предлогом. В действительности она отдалилась от мужа по другим причинам.

Психоаналитик специально встретился с Миллером и обнаружил, что он действительно дорожит своей женой и искренне обеспокоен ее состоянием, хотя время от времени сердится и отталкивает ее. «Мэрилин нуждается в безусловной любви и преданности. Иначе все для нее невыносимо».

Впоследствии Гринсон думал, что Монро, вероятно, в итоге прогнала Артура Миллера по сексуальным причинам. Она считала себя фригидной, и ей было трудно получить больше нескольких оргазмов с одним и тем же мужчиной.

После смерти Мэрилин один разговор подтвердил чувство, которое появилось у Гринсона, когда он увидел ее впервые: у нее есть тело, но она — не это тело.

«В конечном итоге, — сказал ему Миллер, устремив взгляд в пустоту, — что-то божественное рождалось из этой бесплотности. Она была совершенно неспособна порицать, осуждать — даже тех людей, которые причинили ей боль. Находясь рядом с ней, любой встречал безусловное приятие, входил в зону какой-то лучезарной святости, покинув ту жизнь, в которой безраздельно царствует подозрение. Она была наполовину королевой, наполовину потерянной девочкой, то поклоняясь своему телу, то отчаиваясь из-за него».

Вскоре после этого психоаналитик рассказал своему коллеге Уэкслеру о впечатлениях от начала терапии. «Когда ее тревога растет, она начинает действовать, как сирота, брошенный ребенок, проявляя мазохизм, который провоцирует окружающих на то, чтобы плохо обращаться с ней, оскорблять ее. История ее прошлого все более и более фиксируется на травмах, которые переживают сироты. Эта тридцатичетырехлетняя женщина до сих пор живет в убеждении, что она всего лишь брошенная беззащитная девочка. Она чувствует себя маленькой и незначительной. В то же время весьма гордится своей внешностью, хотя и не удовлетворена сексуально. Она считает себя очень красивой, даже самой красивой на свете. Когда она должна появиться на людях, то делает все, чтобы выглядеть обольстительно и произвести хорошее впечатление; а у себя дома, когда никто ее не видит, совершенно не обращает внимания на то, во что одета. Украшать свое тело — это для нее основной способ обрести некоторую стабильность, придать жизни смысл. Я сказал ей, что, насколько я знаю, действительно красивые женщины не все время красивы. В некоторые моменты, в некоторых ракурсах они банальны и даже уродливы. Это и есть красота — не состояние, а преходящий момент. Как мне показалось, она не поняла моих слов», — заключил Гринсон, покидая своего компаньона и не оставив ему возможности ответить. Уэкслер хорошо знал его, он понимал что Ральфу Гринсону не хватает не столько ответов, сколько вопросов.