Василис Алексакис - По Рождестве Христовом

Тут он зачитал приготовленную цитату из Юлиана: «Пусть те, кто привержен к истинной религии, не притесняют, не разгоняют и не оскорбляют толпы галилеян. Ибо скорее жалости, нежели ненависти достойны несчастные, заблуждающиеся в столь важном деле».

Я с удивлением заметил, что Прео время от времени что-то записывает мелким почерком на сложенной вчетверо бумажке. Везирциса это тоже заинтриговало:

— Да что ты там пишешь, в конце концов?

— Потом скажу, — ответил Прео весело. — А пока мы ждем конца твоей истории.

— Несмотря на имевшиеся в его распоряжении средства, христианство медлило с установлением полного владычества. Даже несколько веков спустя после осуждения язычников Феодосием все еще оставались общины, поклонявшиеся Зевсу и Изиде. Греция мужественно сопротивлялась Благой Вести. В 450 году афиняне еще отмечают Панафинеи, празднества в честь Афины. Обращение страны закончилось только в IX веке. Последней пала Мани, область на Пелопоннесе. Надо полагать, что от своих богов люди отказывались отнюдь не с легким сердцем, даже когда несколько разочаровались в них. Зевс и его присные не имели ответов на все вопросы, не были всеведущими, ничего не обещали. Это были мелкие боги, почти люди. Они были идеальными спутниками философии, которая на самом деле знала гораздо больше, чем они.

На этих словах лекция моего преподавателя закончилась. Какое-то время публика неподвижно оставалась на своих местах, словно завороженная наступившей тишиной. Президент сходил в свой кабинет за бутылкой виски и пластиковыми стаканчиками. Какая-то немолодая белокурая женщина чмокнула Везирциса в щеку и убежала. Потом его осадил едва передвигавший ноги старичок.

— Вы и в самом деле убеждены, господин Везирцис, что мы никогда не увидим тех, кого потеряли?

Мой преподаватель благожелательно на него посмотрел, дружески похлопал по плечу, но не ответил. Ректор напомнил Везирцису, что его самолет вылетает через час. Я понял, что он сам отвезет его в аэропорт.

— На Афон завтра отправляешься?

— Завтра.

Он пожелал мне удачи, как Навсикая.

— Я тоже собираюсь туда на этой неделе, — сказал Прео. — Может, увидимся там.

— Жаль, что Apec нас не дождался, — сказал Минас, когда мы спускались по лестнице. — Я уверен, что он мог бы рассказать тебе много полезного. Он ведь долго жил на Святой Горе, прежде чем расстричься. Теперь работает в Консерватории.

Apec никуда не ушел. Он ждал нас под навесом смежного здания, выходившего окнами в центральный двор. Смотрел на дождь.

Мы пошли к нему домой, к воротам Галерия. Минас заметил, что он не значится в списке жильцов.

— Раньше квартира принадлежала моей тетке. Я просто оставил там ее фамилию.

— Предпочитаешь анонимность?

— Не люблю, когда меня беспокоят, — согласился он.

У него был довольно глухой голос. Минас недолго оставался с нами, у него было свидание с Антигоной. Мы оказались в крохотной квартирке, сплошь заставленной мебелью. Первое, что привлекло мое внимание, был Микки Маус, изображенный на желтом мусорном ведре. Мы с трудом пробрались к старому бурому дивану, так тут все было загромождено. Apec уселся в кресле рядом с диваном, спиной к окну, в котором виднелась грязная стена и кусок серого неба.

— Лекция вашего профессора меня разочаровала, — признался он нам сразу же. — Как можно утверждать, что христиане не свободны или что византийская цивилизация отмечена интеллектуальной косностью? Мне не один день понадобится, чтобы прийти в себя.

У него была борода, но такая редкая, что почти скрадывалась в тени. На стенах висело несколько икон, гораздо меньше, чем в квартире родителей Минаса. В витрине были собраны разные армейские сувениры — офицерская фуражка, медали, фляга, черно-белые фото каких-то солдат, значок парашютиста и статуэтка, изображающая византийского двуглавого орла.

— Вы ведь друг господина Копидакиса? — спросил я.

— Мы подружились, когда я был монахом. Но с тех пор как я покинул Святую Гору, он меня избегает, — сказал Apec с покорной улыбкой человека, привыкшего к превратностям судьбы.

— Он тебя очень любит, я знаю, — успокоил его Минас.

Apec заварил нам липовый цвет.

— А на Афоне липы есть?

— Конечно! Там больше пород деревьев, чем в скандинавских странах. Кроме того, на полуострове растет тридцать четыре вида растений, которых больше нигде в мире не найти.

«Волшебное место», — как сказал Катранис.

— К несчастью, тамошние каштаны несколько лет назад поразил грибок, который высушивает кору и убивает их. Проблема усугубляется тем, что торговля каштановой древесиной для некоторых монастырей — немалый источник дохода.

На разделявшем нас журнальном столике лежала зажигалка в виде ручной гранаты.

— Я мог бы часами рассказывать вам о природных красотах Афона.

Он нам показал увеличенные цветные фотографии, которые сделал, будучи монахом. Горы Афон на них не было, одни только закаты над морем среди золотых облаков.

— Эти виды трогают за душу, вы не находите?

Мы сочли за благо не перечить ему. Неужели он не знает, что подобные снимки продаются на всех курортах планеты? Минас резко сменил тему.

— Антигона очень верно высказалась о моем отце, чья клиентура, как вы знаете, состоит в основном из мафиози, владельцев ночных кабаков и проституток. «Роль твоего отца, — сказала она, — объяснять днем то, что творилось ночью».

Через несколько минут он ушел. После его ухода квартира Ареса стала еще более гнетущей. Микки Маус то и дело притягивал к себе мой взгляд. Я следил за ним, будто он мог прыгнуть мне на колени.

— Я провел на Святой Горе двадцать лет, — сказал Apec. — Отправился туда в двадцать семь, а теперь мне сорок семь. В детстве я очень любил зайти в церковь, даже когда там никого не было, и сесть в уголке. Там я чувствовал себя в большей безопасности, чем где бы то ни было. Никакая музыка мне так не нравилась, как пение на воскресной службе. Я мечтал стать певчим, но у моего отца были на меня другие планы. Он был офицером.

— Это он назвал вас Аресом? — прервал я его.

— Да. Я им очень восхищался. В последнюю войну он сражался на всех фронтах: в Албании, на Крите, на Среднем Востоке, в Италии. Трижды был схвачен и трижды бежал. Все эти медали — его. Это он убедил меня поступать в Военную школу. Поступить-то я поступил, но не повезло в другом: меня невзлюбил один офицер-инструктор и начал изводить. Это был сущий демон. Я продержался два года. После чего еще два года отходил в доме у матери, принимая лекарства. Моего отца уже не было в живых, Катерина, моя школьная любовь, вышла замуж. Однажды в воскресенье, очень рано утром, когда я был в церкви один, произошло что-то такое, что я не могу объяснить. Я молился, и вдруг иконы заговорили со мной. Святые во плоти окружили меня, и я понял, что они меня зовут. Только Пресвятая Дева оставалась бесстрастной. Я услышал чьи-то шаги и посмотрел в ту сторону, но никого не увидел. А когда вновь повернулся к Богоматери, на устах у нее была ласковая улыбка. Я ее возблагодарил.