Сара Батлер - Десять вещей, которые я теперь знаю о любви

— У вас есть деньги на марку?

Я оборачиваюсь. В улыбке мужчины за стойкой сквозит самодовольство. Так порой бывает, когда люди чувствуют, что они делают что-то хорошее. Многие это осуждают, но я — никогда. Бросаю взгляд на Антона. Он качает головой.

— Держите. — Порывшись в карманах, мужчина протягивает нам фунтовую монету. — Этого должно хватить для письма, — говорит он. Его голос идет вверх, словно спрашивая, а не утверждая.

Антон берет деньги. Ногти у него длинные, как у женщины. Коротко кивнув, он опускает взгляд. Человек за стойкой молчит, а затем отмахивается от нас, поворачиваясь, чтобы обслужить молодую женщину с кучей учебников.

Очередь в почтовом отделении длинная, движется медленно. Мы понемногу продвигаемся вперед, вместе со всеми. Люди слегка сторонятся нас. Поначалу меня это не беспокоит: я думаю лишь о том, что теперь ты так близко; и сердце колотится, заглушая все остальные мысли. Но затем я начинаю нервничать. Я-то уже привык к своему запаху. Привык к тому, что полы моей одежды совсем обтрепались. Изо всех сил стараюсь унять панику.

Антон целует конверт и бросает его в красную пасть почтового ящика:

— Ты должен идти. Спасибо тебе, Даниэль.

— Еще увидимся, — говорю я.

Он покачивает головой:

— Может быть, Даниэль.

Антон прав. Кто знает, что может произойти.

1. Как же летают эти чертовы аэропланы? Они ведь такие тяжелые.

2. Отец любил Тилли и Си больше меня.

3. В моем потерянном рюкзаке остался пакет с грязным бельем.

4. Кэл хорошо выглядит — наверняка уже нашел себе кого-то.

5. Есть все-таки какая-то ирония в том, что доктора умирают.

6. Я не верю в Бога.

7. Сколько стоит механизм, который закрывает шторки перед гробом?

8. А что, если бы я сказала Кэлу, что передумала?

9. Викарий немного похож на Шона О’Коннери.

10. Хочется вернуться в дом, выставить бутылки виски в ряд и опустошить их.

Мне холодно; холодно с тех пор, как он умер. Небо за окном безвкусно-голубое. Я надела то, что купила вчера: узкие черные брюки, черный топ с бантом на шее, который мне не очень-то нравится. Стою в ванной с зубной щеткой во рту и рассматриваю себя в зеркало — от холода кожа потускнела, губы вытянулись в нитку, глаза сузились.

Когда я спускаюсь, в гостиной все стоят, хотя мест хватило бы, чтобы рассесться. Мальчики Си топчутся возле камина, явно чувствуя себя неловко в темных костюмах с иголочки. Тилли надела длинное черное платье из шерсти, облегающее живот. Си безупречна в своем черном льняном костюме; на веках — голубые тени, будто она собралась на вечеринку. Я замираю на пороге. На мгновение возникает чувство, что это чья-то другая семья, просто чужие люди, которые не имеют ко мне никакого отношения.

Все то и дело поглядывают в окно; стоит машине проехать мимо, и комната сразу приходит в движение.

— Они должны быть здесь в одиннадцать, — говорит Стив. Его пухлые губы вечно лоснятся. Он отгибает рукав и бросает взгляд на часы. Дорогие, судя по тому, как он прикасается к ним. — Еще минут десять.

Он чуть поворачивает голову, будто ожидая одобрения. Си сжимает его руку.

— Я покурю на крыльце — и сразу назад, — говорю.

Возмущенно хмыкнув, сестра переглядывается с мужем.

— Алиса, они приедут с минуты на минуту.

Дрожащими пальцами прикуриваю сигарету. Вдыхаю дым, но это не приносит облегчения. За моей спиной открывается входная дверь, и я уже готовлюсь выслушать проповедь от Си, но это Тилли. Сестра прислоняется к стене рядом со мной.

— Угостишь? — спрашивает она.

— Ты же не куришь.

— Сейчас не откажусь.

— Тебе это ужасно вредно. — Я прикуриваю для нее. Тилли делает легкий вдох и тут же закашливается, а потом смущенно улыбается мне. Я улыбаюсь в ответ.

— Не могу перестать думать о маме, — говорит сестра.

Стряхиваю пепел и смотрю, как он летит на ступеньки.

— Ты тогда была совсем малышкой, — продолжает она. — Помню, ты была такой маленькой, и я чувствовала, что должна теперь заменить тебе маму, но не знала как.

Я смотрю на дорогу. Деревья отбрасывают на тротуар густые тени. Вспоминаю вдруг про сумку с вышитой балериной. Интересно, что с ней стало?

— Ты отлично справилась. Просто прекрасно.

Тилли слабо улыбается.

— Вы все, наверно, винили меня тогда, — говорю я.

— За что?

— За маму. За то, что она села за руль в тот день.

— Ох, Алиса. Не надо. Не думай так.

Мы молча курим.

— Алиса? — Голос Тилли звучит резко.

— Да?

— Я хотела… Дело в том, что я сказала…

— Смотри, они уже здесь. — Я указываю на черный катафалк и два длинных черных «мерседеса», которые медленно движутся в нашу сторону.

— Они уже здесь, — эхом повторяет Тилли и смотрит на сигарету так, будто видит ее впервые.

Гроб стоит на низкой платформе катафалка. Он сделан из роскошного красного дерева, отполированного так, что белые цветы на крышке отражаются в ней. Машина заезжает во двор, и входная дверь открывается. У нас за спиной все суетятся, Си возится с мальчишками — проверяет носовые платки, поправляет галстуки, выключает телефоны. Тилли берет меня за руку и сжимает ее.

— С мамой все было так же, — говорит сестра. — Не похоже на правду.

Мрачный мужчина поднимается по ступенькам степенно, неторопливо. «Сесилия, Матильда, Алиса», — называя имена, он слегка кивает и пожимает нам руки. Ладони у него большие и прохладные; это успокаивает. «Вы готовы?» — спрашивает он, глядя мне в глаза. Я хочу ответить — нет, ни к чему такому я не готова. Совсем не готова. Но вместо этого я опускаю взгляд и иду следом. На мне лодочки, которые я нашла в своей старой комнате; не помню, чтобы оставляла их там. Смотрю на свои ноги на лестнице — черные остроносые туфли — и запоздало вспоминаю, что последний раз надевала их, чтобы пойти на тот ужин с Кэлом, когда я сказала ему, что не могу так больше — если и дальше ничего не изменится, если мы не прекратим притворяться. Он ответил, что это не притворство. «А по ощущениям уже похоже», — сказала тогда я.

Мужчина помогает мне забраться в черную машину; сажусь сзади, стиснутая между сестрами. Когда они рядом, я вечно кажусь себе еще меньше, чем я есть.

Знаю, что стоит поднять глаза — и я увижу, как миссис Уильямс наблюдает сверху из окна, держа на руках кота. Вместо этого я смотрю на катафалк. В заднем окне виднеется слово «Дедушка», выложенное красными гвоздиками. Краем глаза поглядываю на Си, но она смотрит прямо перед собой. Я молчу.

Мы едем так, словно боремся с яростным ветром. В окне мелькают фонари, разноцветные огни, а я не отрываю глаз от блестящей поверхности коробки передач.

— Вот бы нам не надо было переживать это все дважды, — произносит Тилли.