Джеймс Джонс - Отсюда и в вечность

— А разве он не журналист? — удивилась Жоржетта.

— Нет, преподаватель. Помогал эвакуировать женщин и детей из разрушенных бомбами районов. А сейчас занимается с донорами в этой больнице.

— Он собирается поговорить с каждым, кто имел хоть какое-нибудь отношение ко всей этой истории, — пояснила Жоржетта. — А потом опишет все это в своей книге.

— Говорит, что назовет эту книгу «Хвали Всевышнего, а сам не зевай, готовь снаряды», — продолжила Альма. — Это один священник в Пирл-Харборе так выразился.

— Он такой воспитанный, интеллигентный, — восхнщенно сказала Жоржетта. — Так вежливо с нами разговаривал. Говорит, что всю жизнь хотел стать свидетелем исторических событий и теперь, его желание исполнилось.

— На улице Кухио разбомбило дом, — сообщила Альма, но ее тут же снова перебила Жоржетта:

— А аптекарский магазин на углу Макколи и Кинг разнесен в щепки. Хозяин аптеки, его жена и двое детей убиты.

— Ну, — сказала Альма, — надо бы приготовить что-нибудь поесть. Я проголодалась.

— Я тоже, — произнесла Жоржетта.

— Ты что-нибудь поешь? — обратилась Альма к Прюитту.

— Нет.

— Тебе непременно нужно поесть, — не выдержала Жоржетта. — После всего, что ты выпил, и не поесть?

Прюитт протянул руку, выключил радио и зло посмотрел на подруг.

— Послушайте: оставьте меня в покое. Хотите есть — ешьте сами. А меня оставьте в покое.

— Ничего нового по радио не передавали? — спросила Альма.

— Нет, — едва сдерживая ярость, бросил Прюитт. — Бубнят все время одно и то же.

Оп встал, держа в руках бутылку и рюмку, вышел на веранду и закрыл за собой стеклянные створки двери.

— Что нам с ним делать? — первой заговорила Жоржетта. — Он меня с ума сводит.

— Да брось ты это. Все с ним будет в порядке. Через пару дней отойдет. Не надо обращать на него внимания. — Альма вышла в кухню. За ней поспешила Жоржетта.

— Пожалуй, ты права, — заговорила Жоржетта, с беспокойством поглядывая через стеклянную дверь на черный силуэт, маячивший на фоне краснеющего закатного солнца. — И все-таки, когда я его вижу, — у меня мурашки по спине ползут.

— Я тебе говорю, все будет хорошо, — повысила голос Альма. — Не обращай на него внимания. Иди сюда, помоги мне с ужином. И надо занавесить окна.

Они приготовили сэндвичи с копченым мясом и маринадом— лакомство Альмы — и рубленый салат с приправой. Такой салат в расфасованном виде в целлофановых пакетиках только-только начал появляться в продаже. Девушки налили себе по стакану молока, поставили на плитку кофеварку, а рядом — песочные часы, чтобы не переварить кофе, и пошли задергивать светомаскировочные шторы, которые Альма еще в то время, когда у них были учебные тревоги, повесила в виде черных портьер, раздвигавшихся в дневное время.

— Тебе лучше войти в комнату, — решительным тоном сказала Альма Прюитту, подойдя к стеклянной двери, выходящей на веранду. — Мы хотим замаскироваться.

Но проронив ни слова, он вышел с веранды, прошел через комнату и сел на диван.

— Неужели ты не хочешь есть? — спросила его Альма. — Я приготовила сэндвичи.

— Не хочу.

— Ну, может быть, потом захочешь. Я заверну их, чтобы не зачерствели.

Прюитт налил себе еще виски и ничего не ответил, и Альма, задернув и закрепив светомаскировочные шторы на стеклянной двери, снова ушла в кухню.

Когда, поев, девушки, держа в руках чашки с кофе, вошли в комнату, он по-прежнему сидел на диване, успев открыть новую бутылку виски из запасов Жоржетты.

Подруги немного посидели, послушали радио — но теперь передавали уже старые сообщения, — и неловкость от соседства с упрямым молчальником в конце концов погнала их спать. Они ушли, оставив его одного, и трудно было сказать, пьян он или трезв, счастлив или несчастен, в сознании или в забытьи.

В таком состоянии Прюитт пребывал восемь дней, причем все это время он не был по-настоящему пьян, хотя и до трезвости ему было далеко. Он все время сидел на диване с бутылкой виски в одной руке и рюмкой в другой. Сам он ни с кем не заговаривал, а на прямо к нему обращенные вопросы отвечал односложно: «да» или «нет», большей частью «нет». В присутствии подруг он ни разу не ел. Они как бы жили в одном доме с покойником.

В понедельник утром, когда они встали, Прюитт спал на диване в одежде. Рядом с ним на полу стояли бутылка и рюмка. Два сэндвича, которые Альма накануне завернула в целлофан и оставила на кухне, были съедены. В этот день ни Альма, ни Жоржетта на работу не пошли.

Гонолулу быстро оправился от суматохи первых военных дней. Но прошло и недели, как по радио возобновили передачу музыкальных и рекламных программ, и если не считать солдат, устанавливавших проволочные заграждения вдоль побережья в районе Уайкики Бич, часовых в касках, выставленных у важнейших объектов, таких, как радиостанции и резиденция губернатора, и нескольких разрушенных зданий, вроде дома на улице Кухио и аптекарского магазина на углу улиц Макколи и Кинг, внешне жизнь города, подвергшегося столь суровому испытанию, мало чем изменилась.

Было похоже, что мир бизнеса но обескуражен случившимся, и канцелярия военной полиции, как обычно, держала деловых людей в курсе событий. Вот и мадам Кайпфер на третий день после нападения японцев позвонила Альме домой и велела на завтра явиться на работу, но не к трем часам дня, как было заведено, а к десяти утра. Подобное распоряжение позже получила по телефону и Жоржетта от хозяйки «Ритца». Поскольку приказом о военном положении был установлен комендантский час, который начинался с наступлением темноты и после которого никому не разрешалось покидать дом без специального пропуска, деловая жизнь города ограничивалась только часами дневного времени.

Как в заведении мадам Кайпфер, так и в «Ритце» клиентура резко сократилась. Личному составу армии и флота краткосрочные отпуска в город были запрещены, и дело дошло до того, что большую часть своего рабочего времени девицы проводили, играя в карты. Некоторые уже решили ехать домой и хлопотали, чтобы достать билеты на пароходы, на которых эвакуировали в Штаты жен и детей военнослужащих.

Правда, до мадам Кайпфер дошли слухи, что в самое ближайшее время и армейцев и моряков снова будут увольнять в город — в порядке строгой очередности, разумеется. Однако пока что некоторое оживление в отеле «Новый Конгресс» наступало только тогда, когда забегали офицеры — изредка, небольшими группами, и днем, а не ночью, как раньше.

Было и еще одно обстоятельство, которое беспокоило мадам Кайпфер. Из надежного источника ей стало известно, что как в Штатах, так и па Гавайских островах па вооруженные силы оказывали давление, чтобы прикрыть публичные дома. Как сказали мадам Кайпфер, нажим исходил из Вашингтона, где женщины, сыновья которых находились на военной службе, устроили во время предвыборной кампании целый тарарам и грозили провалить своих представителей в конгрессе, если они не предпримут никаких мер.