Джеймс Джонс - Отсюда и в вечность

Они прошли строевым шагом до северо-западных ворот, вышли на место пересечения автодорог, где щеголевато одетый военный полицейский регулировал интенсивное утреннее движение транспорта. Здесь подали команду идти походным шагом, и в задних рядах, как и всегда при встрече полицейского, пехотинцы завязали привычный разговор.

— Кто выиграл войну? — громко спросил чей-то голос.

— Военная полиция, — послышался насмешливый ответ.

— А как они выиграли ее?

— Очень просто: их матери и сестры продавались за облигации.

Высокий, статный и величественный полицейский густо покраснел от смущения. Когда прошли первый сторожевой пост, кто-то затянул распространенную в полку похабную песенку, все дружно подхватили ее. Но не успели солдаты закончить первый куплет, как послышался властный голос сержанта Доума:

— Прекратите эту похабщину! Эй, вы, хотите, чтобы я скомандовал идти строевым шагом? Вас же могут услышать женщины…

По широкому шоссе, окаймленному ровными рядами высоких стройных вязов, седьмая рота маршем шла на учебный полигон… «Не в этом ли заключается смысл солдатской службы?» — подумал Прю.

На утренних занятиях не было ни одного офицера. Никто из них не появился хотя бы даже для того, чтобы взглянуть, как идет учеба. Занятия, но существу, превратились в «показательные для Прюитта» полевые занятия, проводимые поочередно всеми сержантами.

В течение первого часа занятий сержант Доум, этот мастер физической подготовки (ибо он был тренером боксерской команды), заставил Прю вместе с другими проделать упражнение, состоящее из тридцати шести прыжков в сторону. Затем, пока вся рота отдыхала, Прю должен был повторить это упражнение один (обычная практика в отношении неопытного новобранца). Прю, не допустивший ни малейшей ошибки или просчета в упражнении, которое он знал и выполнял раньше, еще когда проходил курс начальной подготовки, выполнил его без запинки и на этот раз. Но сержант Доум приказал ему повторить упражнение еще раз, «без ошибок», и к тому же предостерег (обычная практика в отношении неопытного новобранца), чтобы он «не терял бодрого вида», если не хочет получить наряд вне очереди.

Прю знал Доума, но никогда не проявлял к нему особого интереса. Однажды во время вечерней поверки Доум ударил кулаком молодого солдата за то, что тот разговаривал в строю. Тогда поговаривали, что Доума могли бы даже разжаловать за это, но, как и всегда, для него все обошлось без последствий. В то же время Прю знал, что прошлой осенью, во время традиционного ежегодного тридцатимильного марша, на завершающем десятимильном участке маршрута Доум тащил на себе четыре лишние винтовки и автоматическую винтовку Браунинга, чтобы вывести седьмую роту к финишу в полном составе и завоевать, таким образом, особое место в полку, потому что это была единственная рота, в которой на переходе не отстал ни один человек.

Позднее, после возвращения в казармы, в разговоре с Чоутом Прю утверждал, что когда Доум заставлял его повторять упражнение, то он, Прю, не чувствовал ни обиды на него, ни усталости. Прю был родом из округа Харлан, а ребята, родившиеся в этом округе, раз они уж остались живы вообще, были приучены выдерживать большую нагрузку и переносить боль. Прю гордился своей испытанной выносливостью и был уверен, что смог бы выдержать постоянную двойную физическую нагрузку. Его можно было загонять так, что он свалился бы с ног, но никому и никогда не удалось бы сломить его волю пли отнять у него способность переносить боль. Стойкость и выносливость — это основные качества, которые Прю унаследовал от своего отца. Прю воспринял тогда действия Доума просто как желание испытать его волю и физическую стойкость. В известной мере так оно и было. Но были и другие мотивы, о которых Прю не знал. Он совсем не предполагал, что Доум и другие могут иметь что-то против него. Еще тогда, когда Прю был в Майере, когда он впервые отказался драться на ринге, чтобы перейти в команду горнистов, и когда все истолковали этот его поступок как проявление трусости, еще тогда Прю вынужден был отказаться от надежды на то, что его когда-нибудь поймут. Он впервые тогда почувствовал себя очень одиноким. А потом, когда его исключили из команды горнистов и когда никто из его многочисленных друзей не помог ему и не попытался сделать что-нибудь, чтобы восстановить его в прежнем положении, чувство одиночества усилилось, но одновременно росло чувство своей неуязвимости.

И вот теперь, чувствуя себя неуязвимым, поскольку к нему не могло быть никаких претензий, Прю был совершенно уверен, что ни Доум, ни кто-либо другой не могли замышлять против него ничего дурного. Он забыл, что уже был наказан за излишнюю доверчивость к людям, что о доверчивости и дружбе других нельзя судить по себе. Он знал, что люди, которые его сейчас окружали, это те самые люди, которые не далее как вчера вечером выходили на веранду послушать, как он играет на гитаре, а услышав его игру, радостно восклицали: «Ну, конечно же, я знал, что это играет Прюитт!» Как в людях происходит такая метаморфоза — от доброго к злому, — Прюитт не знал. Это было очень трудно понять. Он все еще верил в добрые намерения людей, и именно в этом заключалась его уязвимость. Потребовалось не так уж много времени, чтобы все это начало доходить до сознания Прю.

В течение второго часа занятий, которые проводил старина Айк, при отработке движения сомкнутым строем Прю получил два замечания. Первое — за то, что сбился с ноги во время поворота на ходу (при этом кроме него в передних рядах роты с ноги сбились еще не меньше двух человек), и второе — за то, что сбился с шага и нарушил равнение после троекратного захождения роты фронтом по команде «Левое плечо вперед марш» (при этом вся рота, за исключением двух первых шеренг, превратилась в беспорядочную толпу натыкавшихся друг на друга людей). В обоих случаях Айк вызывал Прю из строя и, брызгая слюной, возмущенно читал ему нотации. Во втором случае после нотации он послал его к расположенной за шоссе гаревой дорожке длиной около четверти мили, где иод наблюдением одного из сержантов Прю должен был ускоренным маршем сделать семь кругов с винтовкой наперевес (обычная практика в отношении неопытного новобранца).

Когда Прю, тяжело дыша и обливаясь потом, но не говоря ни слова, возвратился к роте, все солдаты-спортсмены посмотрели на него с насмешкой, а остальные старались не смотреть на него вообще. Только Маггио слегка улыбнулся ему.

Гэлович так нудно и долго растолковывал значение сомкнутого строя и демонстрировал такие подробности выполнения различных приемов, что невозможно было удержаться от смеха. Все, что выделывал Айк, было сплошной его фантазией. Не засмеяться было нельзя, и Прю засмеялся. Солдаты редко понимали команды Айка, которые он подавал на ломаном английском языке, и поэтому выполнялись они вяло и неуклюже. Примерно треть солдат то и дело сбивалась с ноги, из-за того что Айк совершенно не выдерживал такта при подсчете. Он подавал команды то невероятно мягко и неуверенно, то с какой-то карикатурной самоуверенностью. Любой солдат, хоть немного знакомый с командным языком, воспринимал команды Айка не иначе как самую идиотскую насмешку над армейскими канонами.