Ольга Грушина - Очередь

«Ушла на обед, — гласила записка. — Буду после 15.00».

Она посмотрела на часы — стрелки показывали половину третьего — и обвела глазами очередь.

— Что же все-таки тут продается? — спросила она.

Щекастая дамочка в песцовой шапке, с вишневой помадой на губах, пожала плечами.

— Я лично за сапогами импортными стою, за кожаными, — сказала она.

— Возможно, детские шубки выкинут, — робко предположил стоящий за ней мужчина.

— Глупости какие, в ларьках детскими шубками не торгуют, — прошипела из-за его спины грузная старуха. — Нутром чую, торты завезут. «Наполеон», с обсыпкой. — Она причмокнула. — На той неделе в ларьке у трамвайной остановки такие давали, да мне не хватило.

— Выходит, никто не знает, — задумчиво проговорила Анна и вновь посмотрела на часы.

У нее оставалось еще тридцать минут. Конечно, в любой другой день она бы и не подумала убивать время бог весть на что. Но сегодня — сегодня день был особенный, сегодня — внезапно осознала она — ей хотелось сюрпризов; даже более того, сегодня она верила, что их заслужила. Преисполняясь решимости, она заспешила вдоль очереди, моргая от снега; в лучах предзакатного солнца все кругом сделалось ярким и одновременно расплывчатым, и город распадался на ослепительные треугольники холодного блеска. Она стала в хвост очереди. «Наполеон» был бы очень кстати, подумалось ей, — одно лишь предвкушение уже радовало: сладость так и скользит по языку, и весь мир спрессовывается в слоеное, посыпанное сахарной пудрой мгновение, — хотя, конечно, перед ней замаячило и множество других соблазнительных возможностей: скажем, капроновые чулки с едва уловимым запахом химии, рубиново-красный лак для ногтей в квадратном флакончике, бархатистый голыш мыла «жасмин». В один прекрасный зимний день — точь-в-точь похожий на нынешний — она набрела на ларек, где торговали апельсинами; апельсины, правда, оказались кислыми и были нашпигованы твердыми горькими косточками, но пахли они изумительно — просто изумительно, — и запах навеял нечто давно забытое, нечто из давнишней, туманной поры детства: как в огромном, шелком и бархатом обитом пространстве угасал свет, как царственно покачивался, уплывая вверх, пурпурный с золотом занавес, как на нее обрушилась лавина звука, движения и цвета, как накрахмаленный кружевной воротничок царапал ей подбородок, и вилась ноздреватая спираль ароматной кожуры под ее неловкими пальцами, которые никак не могли дочистить апельсин, водруженный на мягкий бортик балкона, и она стреляла глазами то на сцену, то на оранжевый плод, то опять на сцену, а рядом бестелесный папин голос выдыхал: «Вот… вот она, в белом, смотри…»

— А вы за чем стоите? — спросил кто-то.

Вопрос вернул ее из мира грез в быстро меркнущую действительность. Серые тени уже легли к ее ногам, словно призрачные сонные звери, которых сморило на исходе дня. В воздухе лениво плавали снежинки. Нахмурившись, она посмотрела на щуплого мальчонку, оказавшегося рядом с ней, — вроде не из их школы. Лет десяти, не больше; чем-то он напоминал ее сына в этом возрасте, невзирая на полное отсутствие внешнего сходства.

— Похоже, это никому не известно, — сказала она.

— Но если никому не известно, — продолжал мальчик, — откуда вы знаете, что вам это нужно?

Он был без варежек и грел одну ручонку другой.

— Наверняка что-нибудь хорошее, — терпеливо сказала в ответ Анна. — Иначе здесь бы не стояла такая очередь.

Мальчика это явно озадачило. Глаза у него были словно маленькие заводи зимнего неба; она видела в них свое отражение, прямо как в том сне: две темные фигурки, тонущие в омуте облаков и стираемые в единый миг коротким взмахом мокрых от снега ресниц.

— И вообще, — порывисто добавила она, — когда не знаешь, это еще интереснее. Бывает, вещь тебе не особенно и нужна, зато приятна. Сувенир, к примеру. Или вот цветы…

Смутившись, она умолкла. Мальчик задумчиво дышал себе на пальцы. Анна смотрела, как клубится его дыхание.

— Не знаю, маме будет приятно или нет? — выговорил он. — То, за чем очередь.

— Вполне возможно, духи завезут, — мечтательно протянула девушка, стоявшая через несколько человек за ними.

Очередь росла.

Взглянув на часы, Анна с удивлением обнаружила, что уже давно четыре.

— Хочешь, становись вместо меня, — предложила она. — Я должна идти, меня дома заждались.

— Пусть очередь занимает, как все, — рявкнул кто-то у нее за спиной.

— Правильно, он же не с вами, гражданка! — выкрикнул другой голос.

— Это ведь ребенок, — укоризненно сказала Анна, но мальчонку как ветром сдуло. — Жалко, — вздохнула она неизвестно о чем и, бросив прощальный взгляд на закрытое окошко киоска, побежала через растворяющийся город.

Домой Анна ворвалась на последнем издыхании, спешно придумывая какую-нибудь уважительную причину своего опоздания: почему-то ей не хотелось признаваться, на что она так бесплодно потратила два часа в сумерках уходящего года; впрочем, никто и не допытывался. Она без промедления встала к плите. В семь часов сели ужинать; на этот вечер мужу дали отгул. Когда Анна принялась заливать кипятком выдохшуюся, спитую заварку, мать поднялась из-за стола и, как всегда, без единого слова удалилась к себе в комнату. В душной, скудно освещенной кухне Анна водворила на стол три чайных стакана, переводя взгляд с мужа на сына.

— Хотела сегодня тортик купить, — жизнерадостно сообщила она.

— Тортик — это хорошо, — без энтузиазма откликнулся сын.

В наступившей паузе стрелка часов дернулась к следующей минуте, а у мужа в горле булькнул очередной глоток.

— А помнишь, — не поднимая головы, сказал он, — раньше в именинный торт вставляли такие тоненькие свечки, по числу лет, а именинник должен был загадать желание и свечки эти разом задуть?

Она рассмеялась и запротестовала притворно-игривым тоном:

— Нет уж, столько свечек на одном торте и не уместится!

А сама уже представила, как из ее легких вырывается радостный выдох, как пляшут и подмигивают сорок три огонька, отражаясь золотыми бликами на выпуклых чашках и вогнутых ложечках, чтобы напоследок полыхнуть и дружно умереть; уже начала было придумывать, что бы такое могла загадать — что-то особенное, неожиданное, милое сердцу…

Муж не стал возражать — он по-прежнему смотрел к себе в стакан, зато сын сказал:

— Да, кстати, — с днем рождения!

По его лицу промелькнуло удивленное выражение, как будто он только сейчас вспомнил.

Ночью, ступая на цыпочках по темному коридору, Анна столкнулась с матерью, и та обвила ее иссохшими руками, на мгновение прильнула к ней, невесомая, как птичка, потом отстранилась и упорхнула к себе — как всегда, без единого слова.