Ольга Грушина - Очередь

— Я не спрашиваю, где ты их взял, — сказал Сергей. — И знать не хочу. Мне нужны эти серьги. Я заплачу.

Разжав руку юнца, он осмотрелся; они были одни. Он стал пригоршнями доставать купюры, от которых, наверное, несло гнилыми фруктами, ненавистными музыкальными инструментами, заложенными фамильными реликвиями, грязноватыми сделками — на общую сумму, равную цене его жизни. Две или три бумажки упали в грязь; он даже не наклонился, чтобы их подобрать.

— Это все, что у меня есть. Если недостаточно, остальное передам с сыном, ты только назови цену.

— Достаточно, — хрипло ответил тот, и на мгновение Сергей разглядел в нем просто веснушчатого мальчишку, у которого еще не так давно дрожали губы от каждой провинности — до того, как лицо его отметили шрамом в уличной драке. — Достаточно.

Когда парень засовывал купюры в карман, у него тряслись руки.

На улице Сергей повернул налево вместо того, чтобы пойти направо, к дому, и едва не столкнулся с прохожей, которая промелькнула тенью, мазнув его по носу развевающимся мокрым шарфом. Миновав три квартала, он остановился подальше от фонаря и сквозь падающий снег вгляделся в серые, нахохленные, безликие фигуры, растворяющиеся во тьме, выдающие себя разве что рукавом или ботинком, угодившим в лужицу тусклого, болезненного света; но ему показалось, он видит, как в очереди две женщины, разговаривая, склонились друг к другу так близко, что их головы, их шапки — одна светлая, другая темная — соприкоснулись.

С минуту он размышлял, чем обернется его жизнь, если он к ним прямо сейчас подойдет. Потом отвернулся и двинулся куда глаза глядят, и музыка воображенной им симфонии вновь зазвучала у него в голове, вначале тихо, потом с нарастающей силой, и в этот раз он ее удержал, шепча губами фразу за фразой, напевая ту или иную мелодию, шагая сквозь город и сквозь ночь.

— Всего неделя осталась! Куда только время девать буду, когда освобожусь?

— А я прямо вся извелась — мне эта бодяга уже вот где. Моей двоюродной сестры свояк — у него машина есть, обещал на меня доверенность оформить, надо будет прокатиться куда-нибудь… На водительские курсы, естественно, просто так не попасть, но я уже в очередь записалась, говорят, не позднее осени подойдет.

— А я спортом хочу заняться, но врачиха говорит, сперва похудеть нужно.

— А ты?

— Попробую картины писать. У нас в доме художник живет, к нему девчонки ходят — загляденье. Или, может, выучусь на фоно бацать. Или книгу накатаю. Не решил еще.

Повисло какое-то безнадежное молчание. Снег повалил с новой силой.

Анна обернулась.

— Сегодня ровно год, — сказала она, — с тех пор, как я очередь заняла. Двадцать третьего декабря. Как сейчас помню, тортик надеялась купить. Купила бы — и горя бы не знала, но я не жалуюсь. Правда, в итоге с работы вылетела, но в остальном…

Сонечка подышала на пальцы; от холода она казалась почти прозрачной.

— Перчатку где-то обронила, — с бледной улыбкой сказала она, едва взглянув на Анну. — Не хочешь поработать в Музее истории музыки?

— У вас есть вакансия?

— Скоро будет. Меня увольняют. Начальство подозревает, что я похитила ценный экспонат. Понимаешь, он случайно разбился… Но мне надеяться не на что, время нынче такое, а учитывая, где сейчас находится мой муж, от меня лучше избавиться.

— Но, Сонечка, что ж ты будешь делать? — воскликнула Анна.

— Не знаю. Может, вначале дома посижу, готовить научусь. Сыну больше внимания уделять стану… Ко мне в музее хорошо относятся, так что с радостью замолвлю за тебя словечко, только скажи.

На тротуаре под тремя-четырьмя парами сапог заскрипел снег: патруль широким шагом совершал вечерний обход.

Анна поспешно отвернулась и стала рыться в сумочке, ища паспорт. После такого затяжного срока очередь и впрямь близится к концу, думала она, странным образом тронутая осознанием этой истины; и хотя ей было ясно, что в наступающем году все они будут ходить в одни и те же булочные, сидеть на одних и тех же скамейках, смотреть одни и те же фильмы в районном кинотеатре, у нее закружилась голова от внезапного ощущения близящейся разлуки, словно все они прощались друг с другом перед тем, как отправиться в таинственные дальние экспедиции, в одиночные плавания к чужим, неизведанным берегам.

Ощущение было грустным, как при любом расставании, и в то же время приятно волнующим.

В тот вечер, когда она шла домой, мягкий воздух полнился тихим роением снежинок; сквозь пелену снегопада окна домов проступали туманно сияющими пятнами, складываясь в буквы какого-то небесного алфавита и выписывая слово, которое она — еще немного — и смогла бы разобрать. Зима забиралась в складки ее пальто; закутавшись покрепче, она скользнула глубже в темноту, воображая, как этот год стремительно проделает обледенелый, искрящийся путь навстречу своему неизбежному концу. Она твердо знала, что билеты поступят в продажу во время ее смены: очередь радостными волнами будет накатывать на киоск, кассирша одарит улыбкой, и окоченевшие на морозе пальцы сожмут долгожданный билет. А дальше — торопливый стук в дверь:

— Мама, ты не поверишь, мама, смотри!

— Спасибо, родная моя, ты не представляешь, какое это счастье.

Запах маминых объятий — не кисловатый душок старости, а легкий цветочный аромат минувшего столетия, сохраненный подобно засушенному соцветию меж страниц любимой антикварной книги. Суматошные и отрадные приготовления займут несколько дней; вечера вдруг наполнятся временем и станут отныне принадлежать ей одной, даже если она будет просто хлопотать на кухне, и в конце концов наступит канун Нового года, день концерта, мама еле успеет домой к бою курантов, помолодевшая не на одно десятилетие; а когда все четверо поднимут бокалы и пожелают друг другу счастья, она про себя подумает: «Да, этот год и вправду будет новым, теперь все пойдет по-новому — и дома, и на работе, и в жизни»; и вот по радио передают бой часов, и у них на кухне шампанское пенится через край, и все смеются, и она уже чувствует, как жизнь становится глубже, и отправляется в неспешное, безмятежное плавание по реке будущего: рука Сергея гладит ее по спине, на губах, которые она целует, ощущается вкус идеально пропеченного торта из фиников, и свечи согласно кивают язычками пламени, когда Саша увлекательно рассказывает о занятиях в университете, а мама снова и снова благодарит ее с блеском в глазах: «Это было потрясающе, потрясающе, родная моя — о, включите погромче, слушайте, симфонию передают по радио»; Сергей тоже обращается в слух — и льется музыка, да, музыка, похожая на… здесь ее мысли немного путаются… похожая на ту мелодию из детства, единственную, которую она в состоянии напеть.