Элис Уокер - Цвет пурпурный

Адам сказал, что хочет жениться на Таши.

Таши сказала, что не хочет выходить замуж за Адама.

И после этого, открыто и честно, как ей это свойственно, Таши объяснила нам причины своего отказа. В основном она боится, что из-за шрамов на щеках американцы будут считать ее дикаркой и избегать ее, а если у них с Адамом родятся дети, то это коснется и их. Она видела журналы, приходившие к нам из дому, и ей стало ясно, что цветные в Америке не очень-то жалуют по-настоящему чернокожих людей, таких, как она, и особенно женщин. Они отбеливают себе лица, сказала Таши. Они палят себе волосы. Они хотят выглядеть голыми.

Кроме того, продолжила она, я боюсь, что Адам увлечется такой обесцвеченной женщиной и бросит меня. И тогда я останусь без родины, без своего народа, без матери, без мужа и без брата.

У тебя будет сестра, сказала Оливия.

Тут заговорил Адам. Он попросил у Таши прощения за то, что он поначалу так глупо отреагировал на ее шрамы, и за то, что с отвращением относился к ритуалу женской инициации. Он заверил Таши, что любит в ней ее саму и что в Америке у нее будет все, и родина, и народ, и родители, и сестра, и муж, и брат, и возлюбленный, и какие бы ни выпали ей на долю испытания, он будет рядом, чтобы разделить их.

Ах, Сили.

На следующий день наш мальчик явился со свежими шрамами на щеках, в точности такими же, как у Таши.

Они так счастливы, Сили, так счастливы вместе, Адам и Таши Оматангу.

Самуил их, конечно, повенчал, и все, кто еще остался в деревне, пришли пожелать им счастья и изобилия листьев для крыши. Оливия была подругой невесты, а у Адама свидетелем был его друг, пожилой человек, который по старости не смог уйти к мбеле . Сразу же после свадьбы мы погрузили свои пожитки в грузовик и поехали на пристань в узком заливчике, где стоял наш пароход.

Через несколько недель мы будем дома.

Твоя любящая сестра Нетти.

Нонче Мистер __ с Шик по телефону часто говарит.

Как он ей сказал про мою сестру, будто она с семьей в море потонула, помчались они с Жерменом в госдепартамент, разузнать, в чем дело. Мистер __ мне говорит, будто Шик ему сказывала, ей тоска подумать, как я тут сижу и мучаюсь от неизвестности. Только ничего им не сказали в госдепартаменте. И в министерстве обороны тоже. Война большая. Много кой-чево случается. Подумаеш, один корабль утонувший. Плюс к тому, по ихним-то понятиям цветные вообще небось в счет не идут.

Вот так, они просто ничево не знают. И не знали. И никогда не будут знать. Ну и ладно. Я-то знаю, ты в пути. Может, ты конешно до дому доберешься не раньше, чем мне девяносто стукнет, а все-таки в один прекрасный день увижу я перед собой твои родные глаза.

А пока я приспособила Софию в нашей лавке торговать. Оставила тово белого приказчика, каково еще Альфонсо нанял, а Софию поставила цветной народ обслуживать, их-то раньше никто в лавке не обхаживал и не привечал. Да и у Софии хорошо получается торговать, потому што ей все одно, купиш ты чево или нет. Она ко всем одинаковая. Купиш и ладно, и спасибо тебе. Плюс к тому, энтот белый ее боится. Он всех цветных дядюшками да тетушками норовит обозвать. А как к ей в первый раз подъехал, она у его и спрашивает, за которым цветным мужиком материна сестра замужем у ево, он и присмирел.

Я спросила Харпо, не против ли он, што София работает нонче.

А чево мне против-то быть? говорит. Она довольная. А коли в доме надо за чем приглядеть, так и я могу. А и то сказать, София мне помощницу нашла, Генриетке еды сготовить или мало ли захворает она.

Ну да, София говорит, мисс Элинор Джейн теперь помогает с Генриеткой управляться. Готовит ей. Сама знаеш, София говорит, енти белые на кухне крутятся, как заводные. Она тебе из ямсов такое соорудит, что ум отъешь. Прошлую неделю она ямсовое мороженое для Генриетты сделала.

Я думала, вы две поссоривши, говарю.

Да не-е, София говорит, до нее наконец доперло, што неплохо бы у матери спросить, как я в их дом попала.

Я думаю, она долго у нас не протянет, Харпо говорит. Известно, что они за народец.

А ее родня-то знает? спрашиваю.

А как же, София говорит. Злобствуют на полную катушку, все как положено. Где это слыхано, вопят, штобы белая женщина на ниггеров работала. А где это было слыхано, штобы София на таких паразитов работала, она им сказала.

А Рейнолдса Стенли она с собой приводит? спрашиваю.

Генриетта тут встряла и говорит, мол, он ей вовсе даже не мешает.

Я-то рад, што ейные мужики ругаются на ее, Харпо говорит. Можеть, она свалит, наконец.

И пущай себе сваливает, София говорит, не мои она грехи замаливает. А ежели она не научится отвечать за свои решения, значит, зря жизнь свою прожила.

Я же тут и завсегда тебе помогу, Харпо говорит, а все твои решения по жизни очень даже одобряю. Пододвинулся к ней поближе и поцеловал в нос, где у ее шрам.

София головой тряхнула. Вот и нам учение впрок, говарит. И засмеялись оба.

Кстати об учении, мне Мистер __ говорит давеча на веранде, когда мы шили с ним, я кой-чему научился вот тут прямо, на ентом самом месте сидючи.

Тоска меня разбирала. Сидел в одну точку глаза вылупивши целыми днями. Исстрадался я. Понять не мог, зачем и жисть мне дадена, коли от ее мучение одно. Мне только всегда и надо было, штоб Шик моя была. И ей, было время, ничево и никого не надо было, окромя меня. Не сложилось. У меня Анни Джулия появилась. Потом ты. Дети эти дрянные. У ей Грейди и еще невесть кто. А все равно у ей-то жизнь как-то попригляднее получается. Ее многие любят, а меня только одна Шик.

Как Шик не любить, говарю я. Она умеет отвечать на любовь.

Пробовал я из детей моих чево-нибудь путное сделать, как ты уехала. Да уже слишком поздно было. Буб приехал ко мне, пожил две недели, деньги у меня спер, да вдобавок еще все дни на веранде пьяный провалялся. Девки все о своих мужиках да о церкви, с ними говорить не о чем. Рот откроют, только жалобы сыпятся. Душу мою несчастную гнетут.

Раз говорит, у тебя душа несчастная, значит, не такая она порченая, как ты думает, говорю ему.

Чего там, говарит он, сама знает. Задашся одним вопросом, а за ним, глядиш, пятнадцать выстроившись стоят. Стал я кумекать, зачем вообще нам любовь. Зачем страдаем. Зачем черные. Зачем мужского да женского полу. И откуда в конце то концов дети берутся. И понял я, што ничево-то на этом свете не смыслю. Спрашивай себя не спрашивай, с какой стати ты черный, на кой ляд мужик или баба или может еше куст какой, все пустое, ежели сперва не спросит, зачем ты вообше народился.

Ну и чево думает? спрашиваю я.

А думаю я, затем мы тут, штобы как раз спрашивать. И удивляться. А как учнешь спрашивать о главных вещах, и удивляться им, заодно мимоходом и про малые поймеш. А о главных-то и под конец знать будет не больше, чем сперва. Как начал я всему удивляться, и чувств у меня к окружаюшим прибавилось.