Шерли Грау - Кондор улетает

— Слоны?

— Сейчас — для детей. А потом, когда стемнеет, я думала устроить романтические прогулки. Мы с тобой можем поехать первыми.

— Если мы еще будем здесь… А что там есть еще?

— Ну, клоуны, как обычно. Воздушные гимнасты. И фокусник. Он будет учить их делать фокусы.

— А шпагоглотатель?

— Ты надо мной смеешься.

— Да, сударыня, свадьба что надо.

— Роберт, я хотела, чтобы этот день у всех остался в памяти. Со взрослыми легче — побольше икры, цветов и музыки. Но мне хотелось, чтобы и дети помнили.

Роберт развел руками. Он не любил этот жест, но ничего не мог с собой поделать.

— Ну, они не забудут.

К вечеру, когда жара спала, праздник стал шумным и пьяным. Маргарет и какие-то ее друзья («Кто они?» — спросила Анна) вытащили рояль на веранду, и черноволосый юноша забарабанил по клавишам. Джазовая мелодия диссонансом врывалась в мягкие звуки струнных инструментов, доносившиеся из бального зала. Маргарет танцевала одна, ее лицо раскраснелось, розовое платье смялось и поблекло от жары.

— Роберт, посмотри, что за ребенок, — сказала Анна. — В пять утра она уже была в моей комнате.

— Ребенок? Да ведь между вами нет и двух лет разницы.

Перед его глазами не маячило перевернутое ухмыляющейся лицо, и она не сумела бы объяснить.

— Но я замужняя женщина, — сказала она.

— Ну, не совсем, — сказал Роберт, — не совсем.

Она решила, что будет приличнее не расслышать его слов.

Когда стемнело, они тихонько ушли. Их ждал новый «студебеккер». Его выбрала Анна — «паккард» или «бьюик» для них не годился.

Маргарет догнала их у выхода.

— Такой свадьбы у вас уже никогда не будет, — сказала она, улыбнувшись чуть криво. — Ты знаешь, что епископ напился?

— Ну, право же! — сказала Анна.

— Не смотри на меня сверху вниз. — Маргарет сделала быстрое па, как в чарльстоне. — Я хорошая католичка… А ты выпустишь концы фаты из окна, когда вы исчезнете в сиянии заката?

— Поди выпей еще, сестричка, — сказал Роберт. — Хотя ты и так уже хороша.

— Одно шампанское. — Улыбка Маргарет стала шире. — Это благочестивый католический выпивон. Только поглядите на всех этих священников: в баре прямо-таки торжественное богослужение.

Роберт помог Анне сесть в машину и положил концы фаты ей на колени.

— Эй! — крикнула Маргарет. Она завертелась волчком, раскинув руки. — Я крутящееся распятие! Глядите на меня!

Она и правда чем-то напоминает распятие, подумала Анна.

Анна вступила в свой первый дом новобрачной в белом атласе, как она и планировала. Была боль, которую она предвидела, и наслаждение, которого она ждала. И была кровь, доказывающая ее мужу, чего она стоит. Она уснула, испытывая полное удовлетворение. Роберт спал беспокойно, он всю ночь ворочался, толкал ее локтями, закидывал руки ей на спину. Он не привык спать в двуспальной кровати, рассудительно решила она, но теперь научится.

Она ошиблась, как ей стало ясно много лет спустя, и не только в этом, но и во многом другом. Несмотря на все ее благочестие, господь не просветил ее.

Маргарет перестала вертеться и смотрела вслед удаляющейся машине. Фата не развевалась за окном, только поднялось облачко легкой летней пыли и скоро рассеялось. Она вытащила из-за пояса платок и вытерла потное лицо. Было жарко, и узкое платье стесняло ее. Оно село на мне, думала она, нет, правда. Невинная молодая девушка найдена задушенной таинственным способом. Бедную жертву удушили всю целиком. Полиция не в силах объяснить…

Может, раздеться? Нагая подружка невесты крушит все на своем пути. Отец посмеялся бы. Анна больше никогда не сказала бы со мной ни слова… Наверное, мне нужно поскорее выйти замуж. Был бы хоть кто-нибудь подходящий. Я жду, чтобы волшебный принц приехал ко мне из сияния заката. Я могла бы устроить все, как Анна: горы белья, целые склады мебели. Ну как не пожалеть беднягу, в честь которого все это делалось. Того и гляди умрет от испуга или удушья… Я этого делать не буду. Нет уж! Я просто буду самой собой. Придется волшебному принцу довольствоваться этим…

Маргарет расправила смявшуюся юбку. Почему она вот-вот заплачет? Она же никогда не плачет — монахини учили этому всех своих воспитанниц. Быстро моргай, говорили они, и думай о милосердии Иисусовом.

Монахини… Я ходила в их школу одиннадцать лет. И чему же научилась? Греческому алфавиту. Читать по-латыни о войнах Цезаря. Вязать крючком кружевные шали для благотворительных обществ. Произносить ежедневные молитвы. Читать романы Диккенса и Скотта, но не Гарди. Вот чему я научилась. Складывать столбики цифр. Написать вежливое письмо. Одиннадцать лет учения… Да, и ругаться по-испански.

Этому она научилась во время Весеннего Уединения, когда сидела в часовне с маленьким черным томиком — «Подражания Христу» — на коленях. Маргарет кое-как прочла оглавление: «О стойкости против искушения», «О благоразумии в деяниях наших», «О любви к уединению и тишине»… На этом она остановилась. Ее соседка Тереза Гарсиа предложила обучать ее испанскому. Они чинно сидели, глядя прямо перед собой, с сосредоточенным самоуглубленным выражением, и разговаривали, не шевеля губами. Первыми словами, которые выучила Маргарет, было ругательство: «Tu puta madre».

Эти слова, думала Маргарет, могут оказаться полезнее всяких молитв, которые она выучила. Однажды их класс одновременно возносил четыре разные молитвы — святому Иуде, святому Иосифу, Святому Сердцу, Богоматери Всеблагой… Одно плохо в молитвах и молитвенниках, думала она, никакой гарантии. Ни про одну не сказано: вот она обязательно поможет. Приходится пробовать их все и уповать. Как в лотерее: выбираешь номер, не выигрываешь, снова выбираешь. Что же, не повезло — попытай счастья еще раз. И как в лотерее, в этом есть что-то несправедливое.

Да и все несправедливо, думала она. Вот как с этой девочой в третьем классе. Как давно это было… Ее звали… Розали? Да, Розали. Она была калека: от детского паралича у нее искривился позвоночник и на плече был горб. Другие девочки всегда бегали за ней в уборную, тыкали пальчиками в горб и смеялись. Каждый день они доводили ее до слез, но она никогда не жаловалась монахиням. Только перестала ходить в уборную. Однажды у нее под партой натекла лужица, а на следующий день она не пришла в школу. И больше никогда не приходила.

Наверное, мы убили бы ее, будь у нас больше времени, думала Маргарет. Вот как Мэтью.

Это был ее не то четвероюродный, не то пятиюродный брат, одного с ней возраста. Он непременно приходил на все детские праздники — крупный, жирный, женоподобный мальчишка с женской грудью. Они — Маргарет и еще семь-восемь детей — попытались утопить его в бассейне посреди розария тети Сесилии. Он уже почти не барахтался, когда тетя Сесилия заглянула б розарий… Маргарет до сих пор помнила ее пронзительный вопль.