Шерли Грау - Кондор улетает

— Жорж без ума от этой песни.

— Вряд ли при таком исполнении.

— Ты говоришь прямо как папа! — Она высунулась в окошко и громко запела навстречу ветру: — «В моих мечтах всегда, всегда…»

Роберт вел машину спокойно и ровно.

— Вот он, миледи.

Маргарет отбросила волосы с глаз, оборвала пение и посмотрела вперед.

— Не вижу, на что тут смотреть.

— Я ведь не говорил, что тут есть на что смотреть. — Роберт вылез из машины. — Ты сама захотела поехать.

— Поглядим, что внутри. — Она побежала по высокой побуревшей зимней траве и вверх по крутым ступенькам.

Роберт пошел следом подчеркнуто неторопливо, отцепляя репьи от брюк.

— Какой жуткий запах, — сказала Маргарет. — Плесень пополам со свежей краской.

— Я никаких жалоб не слышал.

— Еще бы! — Она прошлась по двум комнатам, внимательно все оглядывая. — Ну и кровать же у тебя! А что росло в цветочных горшках? Тех, на крыльце.

— Какие-то розовые цветы.

— Ты их купил?

— Послушай, — сказал он с раздражением. — Прекрати задираться.

— Боже упаси.

Он со стуком закрыл окно, которое только что открыл.

— Ну ладно, миледи, едем обратно? Или испробуем кровать?

— Едем обратно! — Она взяла сумочку, которую положила на стол рядом с керосиновой лампой. — Я же тебе прямо сказала, только ты не поверил: я просто хотела посмотреть.

Они ехали в молчании. Маргарет развлекалась, считая деревья и встречные машины, а потом откинулась на сиденье и закрыла глаза. Хотела бы я знать, подумала она, — получу я сегодня ответ или нет.

Испуганный голосок, который неотвязно звучал в ее ушах, ответил: у него есть другая. Он женится на другой и пришлет тебе извещение о свадьбе.

Она резко выпрямилась, чтобы заставить замолчать этот голосок.

— Ты сердишься на меня, Роберт?

— С какой стати мне на тебя сердиться?

— Послушай, я бы переспала с тобой — почему нет? Жорж даже не отвечает — как это, по-твоему, должно на меня действовать? Но зачем ты вел себя так, словно все само собой разумеется?

Роберт как будто не слышал ее.

Она поглядела на его тяжелый смуглый профиль.

— Если бы ты не был до того уж уверен…

— Типичная женская логика…

— Я тоже хочу иметь право выбора…

Брать на себя инициативу, выбирать. Как мужчины. А не ждать, не ждать без конца. Самодовольного, распускающего хвост самца. Потому что он мне нужен. Я не хочу, чтобы он был мне нужен.

Взять хотя бы ее отца. Две дочери — и они ему ни к чему. Не тот пол, и делу конец. Не так, так эдак, но ему нужен был сын. И он выдал дочь замуж, лишь бы добиться своего… Что когда-то делали китайцы? Оставляли новорожденных дочерей в диких местах умирать? Сколько этих несмышленых призраков вопит среди гор? Но остается ли младенец младенцем после смерти или все призраки одинаковы? А может, эти девочки оборачивались мальчиками и в смерти обретали то, чего не обрели в жизни… А ее мать? Посвятила всю себя только тому, чтобы произвести на свет младенца мужского пола, но болезнь крови обманывала ее при каждом рождении, и все ограничилось двумя никчемными девочками…

— Она убила себя деторождением, — сказала Маргарет вслух.

— Что? — Роберт посмотрел на нее.

— Моя мать убила себя деторождением.

— Я знаю, — сказал Роберт.

— В доме только и слышно было: «Ш-ш, мама отдыхает. Мама ждет еще ребеночка». Я ходила только на цыпочках, ошалев от ужаса, и даже не помнила, что я и в лицо-то ее почти не знаю.

Маргарет закинула ногу на ногу и закурила. Ей вовсе не хотелось курить, но это успокаивало резкое покалывание в кончиках пальцев.

(Тетя Сесилия на похоронах: «Какая жалость! Бедняга остался только с двумя дочками». Девчушка Маргарет в наспех сшитом черном платье никак не могла понять, почему мальчики, оттого что голые они не совсем такие, как девочки, обязательно должны быть лучше…)

Она глубоко затянулась и поперхнулась дымом.

— Роберт, этот год в Нью-Йорке я все время думала… Как ты полагаешь, отец возьмет меня в свое дело?

— Нет, — сказал Роберт.

— Но не могу же я без конца сидеть сложа руки и хихикать собственным шуткам!

— Ты меня спросила, и я ответил. Не думаю, чтобы он согласился.

— А ты будешь против?

— Меня нечего спрашивать, — сказал Роберт. — Я ведь здесь тоже не командую.

— Нет, — сказал отец.

— Но почему, папа? Ты только головой качаешь и ничего не хочешь объяснить.

— Ты не имеешь о моем деле никакого понятия.

— Ты научил Роберта, можешь научить и меня.

— Это не для женщины.

— Папа, я воспринимаю жизнь не как женщина.

Он нетерпеливо фыркнул.

— Я сама по себе. Весь этот год я наблюдала, слушала и придумала кое-что свое.

— Например, купить ресторан для своего дружка?

Маргарет ощутила, как внутри нее горячей волной крови нарастает гнев.

— Нет, — сказала она. — Не для моего дружка. Я его больше не увижу, разве только мы поженимся. — Она почти захлебывалась кровью своего гнева. — И не говори мне о том, как покупают, папа. — Он досадливо пожал плечами, и она повысила голос: — Во всяком случае, пока Роберт тут. Этот слизняк ради денег готов на что угодно. Даже жить с Анной. Он бы и не посмотрел на нее, если бы ты ему за это не платил.

— Хватит, — сказал Старик.

— Если на то пошло, Жорж, наверное, давно на мне женился бы, если бы я, как дура, не приплетала ко всему деньги.

До какой глупости можно дойти? Я так и вижу это выражение на его худом, узком лице. «Квартира ужасно холодная, Жорж. Да еще карабкаться по этой лестнице! Есть очень хорошая квартира в двух шагах от моей, давай я сниму ее для тебя…» Я тут же поняла, что все испортила. Кровать, единственное теплое место в этом холодильнике, сразу заледенела, как воздух вокруг. Я почувствовала, как холодеет его кожа…

— Если тебе не нравятся деньги, так почему ты их берешь? — Старик взял газету.

— С какой стати я должна отказываться от своего?

Почему она пришла в такое бешенство? Сейчас ее хватит удар: вся кипящая в ней кровь хлынет изо рта, и она умрет…

— Папа, ну послушай же!

Он ничего не ответил.

И Жорж не отвечает на телеграммы, подумала она, Жоржу не нравится то, что он ощущает вокруг нее. А ей не нравится то, что она ощущает вокруг отца.

Она уставилась на свои руки, скромно лежащие на коленях, — пальцы чинно подогнуты. Сразу видно монастырское воспитание.

Она тотчас положила локти на ручки кресла и уперлась кулаками в колени.

— Оторвись на минуту от газеты, папа.

— Нам же не о чем говорить.

— Нет, есть о чем. Я хочу тебе кое-что сообщить.

Он перестал читать. У нее задрожал подбородок.

Боюсь я его, что ли, подумала она, или просто схожу с ума?

— Я хочу получить то, что принадлежит мне, папа, — сказала она медленно и раздельно. — Я не собираюсь и дальше болтаться тут и с благодарностью принимать подачки.