Анжел Вагенштайн - Двадцатый век. Изгнанники: Пятикнижие Исааково; Вдали от Толедо (Жизнь Аврама Гуляки); Прощай, Шанхай!

— Вы знаете, — спросил раввин, — шутку о раввине, знавшем тайну приготовления вкусного чая?

Разумеется, я ее знал, но сейчас это была та самая спасительная соломинка.

— Никто не умел заваривать чай, как этот раввин, но он свято хранил тайну его приготовления. К нему на чай захаживал сам губернатор, но и ему ребе не выдал заветную тайну. Когда же пришел его смертный час, старейшины сказали ему: «Твой час настал, ребе, неужели ты унесешь эту тайну с собой? Расскажи, как ты завариваешь свой изумительный чай» Тогда раввин велел всем выйти из комнаты кроме главного старейшины и прошептал тому на ухо из последних сил: «Евреи, не жалейте чая, в этом вся тайна!»

Мы рассмеялись, наши с Сарой взгляды встретились, и мы тут же отвели их. Я спросил:

— А какую новость ты хотел мне сообщить?

Раввин протянул руку и взял с буфета желтую бумажку — точь-в-точь как мою.

— Меня тоже мобилизуют. Как военного раввина. А это значит, что Господь не оставит тебя без цадика, то бишь без духовного наставника.

Я искренне обрадовался:

— Значит, будем там вместе и вместе приедем в отпуск… — эти слова предназначались Саре, и когда я взглянул на нее, она не отвела глаз. Как мне показалось, в ее взгляде сквозила тревога.

— … или вместе погибнем, — сказал раввин и быстро добавил: — Да шучу я, конечно шучу. Война уже идет к концу, мир не за горами.

— И кто, по-твоему, победит, — поинтересовался я, — наши или другие?

— А кто это — наши? — задумчиво спросил ребе. — И кто — другие? Имеет ли значение, кто победит, если победа будет как короткое одеяло: подтянешь его на грудь — оголятся ноги, натянешь на ноги — замерзнет грудь. И чем дольше будет длиться война, тем короче будет становиться одеяло. И победа уже никого не согреет.

— Что-то я не могу вникнуть… — сказал я.

— Ничего, придет время — вникнешь. Когда и побежденные, и победители заплатят за побитые горшки. Как сказал пророк Иезекииль: «Отцы ели кислый виноград, а у детей — оскомина». Послушай, расскажу тебе одну историю о папе римском и главном раввине Рима.

Удивительным человеком был наш ребе бен Давид — на любой случай в тайниках его памяти хранились готовые истории, в нашем краю их называют «хохмы», но это не шутки, а нечто вроде мудрых притч — и не удивительно, ведь «хахам» и значит «мудрец».

Шмуэль бен Давид начал свою очередную хохму так:

— Ну, значит, умер папа римский, а у кандидата на этот пост лучшим другом был главный раввин Рима. И сказал ему будущий папа: Друг мой, я внимательно изучил папские архивы, собранные за много столетий. При папской коронации испокон веков повторяется один и тот же ритуал: вереницей тянутся послы и королевские посланцы со всего мира с дарами и пожеланиями новому папе. И всегда на протяжении всех этих веков последним заходит главный раввин Рима с десятью посвященными синагогальными старейшинами. Главный раввин произносит, что там полагается, затем берет протянутый ему одним из старейшин пожелтевший конверт и передает его папе. Папа держит его, не раскрывая, секунду-другую в руках, а затем с легким презрением возвращает раввину. Евреи кланяются и выходят. И так происходит из века в век. Так будет и сейчас. Так скажи мне, друг мой и советник, что там — в этом конверте?

— Не знаю, — ответил раввин. Я получил его от своего предшественника, мир его праху, а он — от своего и так далее. Но что там, в этом конверте, Всевышний свидетель, мне неведомо.

— Друг мой, тогда давай сделаем так, — предложил кандидат в папы раввину. — Когда вы выйдете из зала аудиенций, а вы, евреи, выходите всегда последними, я перейду в библиотеку. Один из моих кардиналов догонит тебя и пригласит в мои покои. Захвати с собой этот конверт, и давай, наконец, проверим, что там внутри. В конце концов, в Священном писании такого греха не значится!

— Ладно, — согласился раввин, славившийся своим свободомыслием.

Так они и сделали. И когда остались наедине в папской библиотеке и вскрыли древний конверт, как вы думаете, что они там нашли?

— Что?! — почти хором спросили мы с Сарой.

— А вот что: неоплаченный счет за тайную вечерю! Теперь ты вникнул в мою мысль — о счетах, по которым рано или поздно приходится платить?

Я кивнул с умным видом, будто и в самом деле понял.

С Сарой я прощался самым учтивым образом, даже слегка официально — поблагодарил ее за чай и пожал руку. Ребе бен Давид проводил меня за порог, но когда я уже выходил со двора, открывая калитку, его голос заставил меня обернуться:

— Изя, так зачем ты приходил?

И тут я спохватился, что от смущения снова прихватил с собой Тору и Талмуд, которые принес раввину. Протянул их ему, и заметил добрую понимающую улыбку, чуть тронувшую уголки губ ребе.

Я сидел на краю оврага, у моих ног простирались поля Колодяча, тихая извилистая речушка кокетливо змеилась средь полей, цветущих вишен и слив-дичек. Человек, никогда не бывавший в нашем Колодяче под Дрогобычем, не может представить себе этой Божьей благодати — с просинью васильков в полях ржи, зеленью молодого ячменя, золотом цветущего рапса, белой весенней кипенью фруктовых деревьев, над которыми плывут белые облака, так что не понять, это земля отражается в небесной прелести или Господь Бог, разомлев на майском солнце, рассматривает творение рук своих в великом зеркале Природы. Вдали пылили по тропинкам, сверкая икрами, босоногие украинки, узнаваемые по белым платкам на головах; ветер доносил до меня отрывочные звуки украинской песни. Вот их нагнала белая лошадка, впряженная в телегу, девушки замахали руками, возница тоже махнул им в ответ — по его широкополой черной шляпе легко было догадаться, что он — из наших — и мимоходом, наверно, отпустил девушкам какую-то соленую шутку, потому что аж сюда долетел их звонкий смех.

Кто-то положил мне руку на плечо, заставив вздрогнуть, а затем присел рядом. Это был мой дядюшка Хаймле.

— Не грусти, — сказал он. — Служба в армии — это как оспа, ангина или коклюш. Ими просто нужно переболеть. Закурим?

Я удивленно посмотрел на Хаймле.

— Ты ведь знаешь, я не курю.

— Не могу себе представить некурящего героя военных действий! Давай!

Я взял протянутую мне сигарету, дядя Хаймле долго щелкал и тряс своей огромной бензиновой зажигалкой, пока она не вспыхнула дымным огнем. Я затянулся, закашлялся, а затем рассмеялся сквозь слезы и дым. Дядюшка тоже засмеялся.

— Ты, в сущности, любишь ее, а? — внезапно спросил он.

— Кого? — смутился я.

— Ту, за которую получил от отца пощечину.

— Две, — уточнил я. — Первая была от нее.

— Ага… — заметил дядя. — Значит, дело совсем не на мази!

— Да я об этом даже не думаю, — с важностью заявил я. — Это все было просто так.