Николай Камбулов - Разводящий еще не пришел

— Чаю можно, коньяку не надо, воздерживаюсь.

Водолазов разделся и сел к столу. Дроздов куда-то вышел. Вскоре он возвратился с чайником и сковородкой, наполненной жареным мясом с картофелем.

— Есть у меня небольшой чуланчик, я там установил электрическую духовку, всегда имею горячую пищу. — Он положил на стол хлеб, поставил вазу с конфетами и сахаром. Делал он это привычно, без лишних движений. Когда все было готово, Дроздов взглянул на портрет жены: — Вообще-то она у меня молодец, не обижается, что поехал в Нагорное. Ничего, настанет время — будем вместе. В ожидании встречи тоже имеется своя прелесть...

Водолазову не терпелось узнать, почему Дроздов оказался на кладбище и что он там делал. Наконец, улучив такой момент, он спросил. Дроздов взял записную книжку, отпил глоток чаю и вдруг сразу как-то преобразился. Теперь перед Водолазовым сидел уже другой человек, не тот, что несколько минут назад весело, с шутками рассказывал о своей жене-геологе, которая обещает ему после учебы поехать в горы Тянь-Шаня и привезти останки сына Будды, того самого Будды-младшего, который просил своего отца избавить его от страдании — старости и смерти, но все же умер, как и другие. Потом Дроздов советовал Водолазову тренировать сердце, чтобы оно не обленилось. Как и тогда в кабинете, так и теперь глаза Дроздова смотрели в какую-то невидимую для Водолазова даль... Оказывается, на кладбище врач искал надписи. И нашел на одной могильной плите дату, говорящую, что некий Денис Горбылев прожил сто сорок один год. Дроздов слышал от Никодима, будто бы сын Дениса Горбылева живет в горном поселке, в ста пятидесяти километрах от Нагорного.

— Зачем вам, Владимир Иванович, все это? Смерть ведь не остановишь, да и старость нельзя избежать. — Водолазов усмехнулся, как бы говоря этим: не то время, чтобы заниматься чудачеством. Дроздов так и понял усмешку Водолазова. Сказал грудным голосом:

— Да, пора чудачеств миновала... Между прочим, Михаил Сергеевич, вы когда-нибудь задумывались, почему солдат Волошин стал баптистом? Да и вообще, почему миллионы людей верят в бога, ждут явления Христа?

— Это другой вопрос, — уклончиво ответил Водолазов. — При чем тут религия? — пожал он плечами, кладя в стакан сахар. — Невежество, темнота — прямая дорога к попам.

Дроздов засмеялся искренне, как ребенок. Водолазов даже удивился тому, что этот с виду мрачный капитан медицинской службы может смеяться по-детски.

— Темнота... Если бы это было так!.. Среди верующих есть не глупые люди. Почему же они посещают церкви, костелы, молитвенные дома, синагоги? Почему?

— А черт их знает почему! Нравится, наверное, им или свободного времени у них много, от жиру бесятся, — заключил Водолазов.

— От жиру? — повторил Дроздов. — Нет, не так. Дело в том, что философы-идеалисты пришли к печальному выводу: жизнь человеку дана для того, чтобы он познал неизбежность своей смерти. Я говорю о физической смерти, не касаясь тех величайших творений — и социальных и материальных, — творений, которые создает человек и тем самым как бы увековечивает себя на земле. Этот вопрос решен в пользу вечности нас с вами, Михаил Сергеевич, в пользу вообще человека-творца. Но ведь умереть-то все же неохота, а приходится, и, главное, абсолютное большинство людей умирают, едва дожив до шестидесяти — семидесяти пяти лет. Так вот эти философы утверждают: такова природа человека, жить — значит умереть. Вот тут-то люди и бросаются в объятия религии, которая дает им утешение в загробной жизни, в том, что настанет день и явится Христос и избавит человека от страданий и зла, утвердит рай на земле. Обман, ложь, дикость... Но верят... Если бы науке удалось побороть старость, религия оказалась бы в глазах человека полностью обезоруженной, не сразу, конечно, но. по крайней мере, от такого удара она бы никогда не оправилась. Против науки вера бессильна, религия — это утешение, наука — факты, а факты сами за себя говорят, их каждый понимает...

Дроздов окинул взглядом комнату и, словно видя перед собой стойкого противника, бросил убежденно:

— На земле еще ни один человек не умер естественной смертью. Да и медицина не знает, что она собой представляет, эта естественная смерть, — добавил он, снимая очки. — Уже давно заметили, что старость очень сходна с болезнью. Свойства клеточных элементов легко изменяются под различными влияниями. Значит, разумно искать средства, способные усиливать кровяные шарики, нервные, печеночные и почечные клетки, сердечные и другие мышечные волокна. В старости происходит борьба между благородными элементами и фагоцитами, — вдруг перешел Дроздов на профессиональный язык, но тут же спохватился — Водолазову, видимо, непонятны медицинские термины — и умолк.

«Этому капитану в войсках делать нечего, его место в клинике, в лаборатории — в научном центре», — про себя решил Михаил Сергеевич и вкрадчиво спросил:

— В Ленинград не тянет?

— Понимаю вас, — сказал Дроздов, — мне об этом говорили. Там экспериментальная база, там ученый мир. Все это верно. Но верно и то, что жизненные наблюдения нельзя почерпнуть, сидя в кабинете... Года три назад я обратился в Академию медицинских наук с предложением создать институт по изучению причин старости хотя бы в Крыму. Собрать столетних и наблюдать... Мое письмо попало к одному академику. Он ответил: нельзя этого делать. Правильно ответил. Проблема долголетия человека слишком сложная штука. Человек — не вещь, не предмет какой-нибудь. Долгожителя надо наблюдать в тесной связи с местными условиями, с окружающей обстановкой... Наш нагорненский Никодим ничего не даст медику, если его поместить в крымский особняк... Факты и анализ, анализ и факты, плюс философское мышление — верный путь к научному эксперименту, дорогой Михаил Сергеевич.

Водолазов посмотрел на часы: хотя и с интересом слушал Владимира Ивановича, но ему нужно было ехать в правление колхоза. Дроздову же не хотелось отпускать этого смирного слушателя, и он поспешил показать Водолазову картотеку. Открыв небольшой ящик, туго набитый карточками с данными о долгожителях, Дроздов сказал:

— Вот сколько на земле Никодимов... Библейский Мафусаил жил девятьсот шестьдесят три года, а Ной пятьсот девяносто пять...

— Позвольте, Владимир Иванович, — остановил Водолазов, — это же, из Ветхого завета, так сказать, выдумки сочинителя Библии...

— Может быть, и выдумки. Но нельзя забывать и о том, Михаил Сергеевич, что религия стремилась и стремится нынче всех глубоких старцев причислить к разряду пророков или святых людей, ей это выгодно. Так могли появиться в Ветхом завете и Мафусаил и Ной... Вот вам живой пример. — Дроздов порылся в картотеке и, найдя нужную для него карточку, прочитал: — «Абас Абасов, житель нагорного Карабаха, умер в возрасте ста шестидесяти семи лет от простуды». О нем ходили всякие легенды, его считали пророком. Живи Абасов среди древних евреев, и он мог бы попасть на страницы Ветхого завета. Но Абасов умер в тысяча девятьсот двадцать пятом году, и умер не естественной смертью, а от воспаления легких. Это был совершенно неграмотный человек, к тому же он за свою жизнь ни разу не переступил порога мечети, говорят, муллу он терпеть не мог. Кто знает, может быть, и Мафусаил таким был... Преувеличивают ли, приписывая Мафусаилу девятьсот шестьдесят три года, на этот вопрос может ответить только наука, — заключил Дроздов.