Александр Фурман - Книга Фурмана. История одного присутствия. Часть II. Превращение

– Пожалуйста. Возьми, Саша, – тихо произнесла Вера. Лицо у нее посерело и словно бы высохло: стало стареньким, морщинистым. Ей было явно хуже, чем Фурману. Может, ей уже пора вызывать врача?..

Чтобы не возникли еще какие-нибудь непредвиденные проблемы, он решил не торопиться и дотянуть оставшиеся до конца урока пятнадцать минут. Ему ведь велели читать учебник? Очень хорошо, он будет его читать. Правда, с этой жабы все может статься – еще потребует, чтобы он задержался на перемене… Ну уж нет, этого он не потерпит! Будь что будет!..

Из носа теперь текло непрерывно.

– Прекратите шмыгать! Вы мне мешаете! – напугав его, брезгливо прошипела методистка. – У вас что, платка носового с собой нет?!

На самом-то деле время от времени покашливал и похрюкивал в классе не один Фурман – просто он сидел близко…

А чего это я оправдываюсь? Ну да, нету у меня платка, дома забыл! Могла бы свой чистый предложить, в конце концов! (если у нее есть… фи…)

Господи, как же она меня ненавидит – даже интересно… – удивился Фурман, поймав на себе очередной леденящий взгляд. – Да я читаю, читаю… Странно, это относится только ко мне лично или, может, ко всем детям вообще – троечникам, сопливым?.. Может, ей нравятся одни отличники? Но некоторые вон тоже сидят шмыгают… Неужели все женщины-методисты такие же бешеные? Откуда же они берутся?.. Так-то, если посмотреть, – обычная тетка. Украшений, правда, много… Так, четвертое…

Ну не могу я совсем не шмыгать!!! Что мне, не дышать?! Ты этого хочешь?!

А я и сам не хочу.

Сдохнуть бы поскорее…

Спокойно. Пять. Господи! Какая же тоска нечеловеческая! И стрелка еле ползет.

…Да пошла ты на хуй.

Перед последним уроком он, собравшись с силами, подошел к Вере и извинился, что подвел ее. Она тихонько махнула рукой: «Да ничего, ты не виноват. Это я не додумала… Ничего страшного. Спасибо тебе. За сочувствие».

Никто. Никто.

Никого. Пустыня.

К весне полкласса уже ходило с комсомольскими значками, а Фурман, сумрачно и гордо мечтавший быть принятым в настоящие коммунисты, по-прежнему каждое утро несколькими машинальными движениями завязывал на шее свой заношенный шелковый пионерский галстук. Третий год подряд его избирали главным редактором дружинной стенгазеты, и старший пионервожатый Леня откровенно признавался, что не желает отдавать столь ценный кадр своим «конкурентам» из комсомольской организации. Всю осень он буквально со слезами на глазах умолял Фурмана «еще немножко» подождать с подачей заявления о приеме в комсомол. Но после зимних каникул, когда Фурман уже всерьез забеспокоился о своей судьбе, Леня с неожиданной наглостью пригрозил, что вообще не даст ему необходимую характеристику.

Фурмана настолько оскорбила эта подлая «антикоммунистическая» угроза, что он прервал все отношения с Леней и демонстративно бросил заниматься газетой. У него даже мелькнула злобная мысль пожаловаться на шантажиста куда-нибудь в райком комсомола, и лишь высокомерное презрение к своим жалким «частным» обстоятельствам удержало его от этого шага.

Несмотря на публичный скандал, в ситуации все же сохранилась определенная двусмысленность. Пионерская комната уже довольно давно была закрыта на ремонт, и газету приходилось делать где придется: то у Фурмана дома, то вообще чуть ли не на коленках (раздражавшийся Фурман не раз пытался убедить Леню, что работать в таких условиях невозможно и надо просто на время остановиться). Если бы Леня захотел загладить ссору, он мог бы считать, что газета перестала выходить не из-за бунта главного редактора, а «по техническим причинам»…

Между тем еще осенью состав Совета дружины и, соответственно, редколлегии был почти полностью обновлен. Прежний невзрачный «актив» и склонную к анархизму фурмановскую братию сменили бодренькие доверчивые шестиклассники. Фурман с ними почти не пересекался, и когда в середине марта его – в качестве все еще исполняющего обязанности главного редактора – пригласили в пионерскую на «традиционное чаепитие» новой команды, он вдруг почувствовал себя среди всех этих полузнакомых детских лиц каким-то старым пнем на весенней поляне – особенно по контрасту с Леней, который выглядел вдохновленным и даже помолодевшим. Пионерская комната после ремонта тоже приобрела несколько иной вид: ее серые крашеные стены стали теперь давяще темно-бурыми, зато появились новые маленькие стулья и повсюду на виду аккуратно, точно памятники, оказались расставлены барабаны, горны, знамена, вымпелы… Раньше Лене приходилось постоянно воевать за то, чтобы вся эта парадная атрибутика оставалась в шкафах, – а иначе каждый входивший в пионерскую тут же норовил «сыграть на трубе» или хотя бы чуть-чуть побарабанить; как видно, с новым составом Совета дружины у Лени возникало намного меньше проблем – по крайней мере, чисто дисциплинарного характера.

На само «чаепитие» Фурман опоздал, так как решил после уроков сбегать домой пообедать. Когда он, слегка запыхавшись, постучался в пионерскую, там все еще шло обсуждение текущих вопросов. Фурман пробрался в уголок на свободное место и в ожидании начала праздника скромно занялся изучением обстановки. Этому захватывающему времяпровождению он посвятил целый час, успев потихоньку проклясть все на свете.

Около пяти деловая часть вроде бы завершилась. Но тут Леня – приветственно кивнувший при появлении Фурмана, но так и не сказавший ему ни одного слова, – выкинул очередной фортель. Попросив общего внимания, он с благостной улыбкой объявил, что хочет еще раз – для тех, кто не знает, кто у нас сегодня в гостях, – представить «заслуженного ветерана нашего общего дела, бессменного главного редактора» и т. д. и т. п., который великодушно согласился поделиться с нами своим богатейшим опытом и рассказать «необстрелянной» молодежи о нелегком газетном деле. Пожалуйста, аплодисменты!..

Фурман оказался совершенно не готов к подобному повороту. Он по новой-здоровой жутко разозлился на провокатора Леньку, да и на свою собственную идиотскую наивность: так вот, значит, зачем его сюда позвали – опытом делиться! У него возникло острейшее желание немедленно рвануться к выходу, хлопнуть за собой дверью и больше никогда здесь не появляться. Но чтобы добраться до двери, нужно было перешагнуть через множество чужих ног – и при этом, что тоже немаловажно, ни разу не споткнуться… Кроме того, никто из бедных шестиклашек, конечно, не понял бы причины такого внезапного взрыва негативных эмоций. Решили бы, небось, что он просто «псих» (а потом встречайся с ними взглядами на переменках, – и ничего ведь не останется, как и дальше пугать их, изображая из себя «бешеного»)…