Эдуардо Мендоса - Правда о деле Савольты

Однако мои надежды не оправдались. На тропинке, которая вела от шоссе к зданию компании, я наткнулся на группу рабочих; они преградили мне путь.

— Куда вы идете? — спросил один из них.

— В контору позвонить.

— Нельзя. Контора закрыта.

— Закрыта? Сегодня? Почему?

— Забастовка.

— Под угрозой жизнь человека.

— Очень сожалеем, но забастовка есть забастовка.

— Разрешите мне хотя бы попытаться.

— Хорошо, проходите.

Они пропустили меня, но все оказалось напрасным. У железной ограды патрулировала группа бастующих рабочих, вооруженных металлическими кольями и другими предметами, которыми можно нанести тяжелый удар. Но вокруг все было спокойно. Я подождал: на меня никто не обращал внимания. Спустя некоторое время из здания вышло человек двенадцать. По меньшей мере двое из них имели ружья, а на шее у всех были повязаны красные платки. Те, кто стоял снаружи ограды, открыли им ворота. Вскоре появился черный автомобиль инженеров, битком набитый людьми, точно трамвай. Он выехал за ворота на шоссе и устремился в сторону Барселоны. Рабочие вошли в здание и заперли за собой двери. Какое-то время я бежал за машиной, делая знаки, чтобы она остановилась, но меня, разумеется, никто не заметил.

Я вернулся в селение и пошел в казарму жандармерии. Капрал уже ушел. Я попросил разрешения послать телеграмму.

— Телеграф не работает. Забастовщики отключили электричество, — сказал мне жандарм.

— Есть какие-нибудь новости о девушке?

— Нет.

— Вы, наверное, предпримите рейд в горы?

— Не надейтесь. У нас полно мороки с этой забастовкой. Пока вроде бы все спокойно, но посмотрим, что будет через несколько часов. Если кончится вся эта заварушка, может, тогда и пойдем в горы.

— А как по-вашему, долго это продлится?

Рядовой пожал плечами.

— Кто знает? А вдруг это революция.

В полдень мы похоронили Макса. Пользуясь тем, что местные власти не проявляли интереса ни к чему, кроме забастовки, я добился того, чтобы Макса похоронили вместе с его револьверами, решив, что туда, куда отправляются мертвые, он должен попасть со своим оружием. Когда засыпали могилу землей, появилось несколько забастовщиков с поднятыми вверх красным флагом и знаменем анархистов. Они склонили их в честь Макса. Я спросил, почему они это делают, и они ответили, что не знают, кем он был, но им вполне достаточно того, что его убили жандармы.

Прошло пять дней после смерти Макса, а Мария Кораль так и не вернулась. Потеряв всякую надежду на содействие жандармов, занятых забастовкой, я прибег к небескорыстной помощи местного невежественного крестьянина, и мы отправились с ним в горы. За то, что он взялся служить мне проводником, он потребовал у меня что-нибудь «из золота», и я отдал ему свои часы. Но должен сказать, справедливости ради, что сделка эта была обоюдомошеннической, поскольку часы были из позолоченной меди, а он, пользуясь тем, что я не ориентируюсь в здешних краях, водил меня вокруг да около села, не углубляясь в дебри и малодоступные места. Тем временем сельский кузнец отремонтировал автомобиль Леппринсе. Сделал он работу кое-как, а содрал с меня втридорога, сославшись на то, что «в связи с забастовкой работать приходилось по ночам, да и то рискуя головой». Так что я заплатил за штрейкбрехерство и за то, что довел до полного морального разложения и без того разложившегося элемента.

О том, что проводилась забастовка, можно было судить лишь по кое-каким деталям, поскольку кроме электростанции здесь не было никаких промышленных предприятий, где можно было бы прекратить работу. На здании электростанции развевались знамена анархо-синдикалистов, а на площади были расклеены портреты Ленина.

Рабочие каждый день собирались возле таверны и часами торчали там, греясь на солнышке, сообщая друг другу новости и обсуждая революционные события, происходившие в других населенных пунктах. Под вечер они устраивали митинги, на которых социалисты и анархисты поносили друг друга, а потом все вместе шли к церкви и, прервав проповедь священника, обвиняли его в ростовщичестве, растлении малолетних и в наушничестве. В таких случаях, как я заметил, жандармы предпочитали отсиживаться в казарме, наблюдая за происходящим из окна, беря на заметку имена бунтовщиков и ораторов, составляя объемистый отчет, который рядовые писали с ошибками, помарками и кляксами под диктовку капрала.

Обо всем, что происходило в селе, я узнавал уже вечером, вернувшись после бесплодных поисков в горах, совершенно разбитый, окоченевший от холода, в разодранной рубашке, исцарапанный шипами ежевики, осипший от того, что беспрерывно звал Марию Кораль, распугивая своим криком зайцев. Наконец, устав искать иголку в стоге сена и, пользуясь тем, что кузнец устал возиться с моим автомобилем, я решил вернуться в Барселону, а потом, когда все уляжется, снова приехать сюда и организовать более успешные поиски.

Я выехал из селения утром, уверенный в том, что доберусь до Барселоны менее чем за двое суток. Я уже и так задержался на неделю.

Первый день я проехал несколько километров на хорошей скорости, но, достигнув вершины горы, автомобиль вдруг остановился, фыркнул, подпрыгнул и изрыгнул из себя фиолетовые вспышки. Едва я успел выскочить из него и укрыться за ближайшую скалу, как он взорвался. Оставив на дороге обугленные останки машины, я пешком добрел до села, о котором прежде никогда не слышал.

Здесь, казалось, царил великий праздник. На самом деле это была забастовка. Каким образом удавалось этим патриархальным и уединенным общинам одновременно начать забастовку, так и останется тайной. Но судя по тому, что я видел собственными глазами во время своих скитаний и о чем потом читал в газетах, в Каталонии вспыхнула всеобщая забастовка. Разумеется, это не могло не нарушить моих планов: машины, и без того редко ходившие в этих краях, совсем перестали курсировать здесь. По той же самой причине я не мог воспользоваться телефоном, телеграфом или каким-либо другим средством коммуникации. Я вернулся в Барселону только через шестнадцать дней и все это время был полностью изолировал.

Итак, я вошел в праздничное селение, не возбудив ни у кого ни малейшего интереса. Им было не до пришлых людей. Жители селения собрались на главной площади и разучивали «Интернационал». Когда репетиция окончилась, все разбрелись. Я приставал то к одним, то к другим, расспрашивая, как мне добраться до Барселоны. Большинство советовало мне идти пешком по шоссе. Наконец какой-то невзрачный человечек, не согласный с забастовкой, «потому что если хоть на один день прекратить работать, то можно заработать себе чахотку», дал мне напрокат велосипед. Я заплатил ему за две недели вперед и дал расписку, в которой клялся «честью кабальеро» вернуть велосипед.