Майк Гейл - Моя легендарная девушка

Я слушал эту жалостную историю и думал, насколько Питер наивен. Он встречается с девушкой меньше, чем нужно, чтобы выносить ребенка, а уже хочет каких-то обязательств. Я бы в его возрасте прыгал от радости, если бы вдруг представилась такая перспектива — приехать в университет холостяком, делать что хочешь, когда хочешь, вместе с тысячами таких же бесшабашных студентов, уверенных, что именно они изобрели секс, алкоголь и бессонные ночи, желающих веселиться не переставая — веселиться, веселиться, веселиться до упаду, а потом веселиться еще немного. Питеру гарантировано незабываемое время, может быть, это будут лучшие годы в его жизни.

Я так увлекся своей обвинительной речью в адрес собеседника Барбары, что прослушал большую часть ее ответа. Я услышал только:

— Ты ее любишь?

Питер ответил, что не знает, — он думает, что да, но он не сможет сказать наверное, пока не будет, вероятно, уже слишком поздно. Когда Барбара объявила перерыв на рекламу, зазвонил телефон.

Я точно знал, что это не Саймон, — он выступает до одиннадцати, для моих родителей было уже слишком поздно, с Алисой мы только что поговорили, а больше никто и не знал моего номера. Возможно, это Мартина — всегда в моей жизни так: то, чего я не хочу, случается сплошь и рядом, а то, чего хочу, — постоянно в дефиците. Я от всей души надеялся, что это окажется не Мартина. Я был совершенно не в настроении слушать ее жалобы на несчастную судьбу, но еще меньше мне хотелось рвать с ней отношения, по крайней мере — прямо сейчас.

Звонок…

Пожалуйста, пусть это будет не Мартина.

Звонок…

Пожалуйста, пусть это будет не Мартина.

Звонок…

Пожалуйста.

Звонок…

Пожалуйста.

Звонок…

Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста.

Звонок…

Ну, пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста!

Я взял трубку.

— Алло? — Я затаил дыхание в ожидании голоса Мартины. Она обычно разговаривала негромко и невыразительно, но почему-то при одном звуке ее голоса мне всегда становилось тревожно.

— Алло! — сказала трубка женским голосом, причем этот голос точно не принадлежал Мартине. В нем было слишком много этакого детского энтузиазма, он мог бы, пожалуй, привести собеседника в радужное настроение, если бы этим собеседником не оказался я. «Кто бы она ни была, разговор со мной ее определенно разочарует», — подумал я.

— Да? Я могу вам чем-нибудь помочь? — вежливо спросил я.

— Конечно можете, — ответила она. — Простите, что звоню так поздно, но я подумала, если вы вроде меня, то лучше позвонить поздно ночью, чем рано утром. Мама иногда пытается дозвониться до меня в семь утра, чтобы сказать, что мне пришло письмо из банка. Меня, кстати, никогда в это время не бывает дома, потому что я уже ухожу на работу, но если бы, например, кто-нибудь позвонил мне в выходной, то ему бы точно не поздоровилось.

Она говорила бессвязно. Но чем больше она сбивалась и отходила от темы, тем очаровательнее звучал ее голос.

— Я просто подумала, — продолжала она, — что вы, возможно, мне поможете. Я раньше жила в вашей квартире — съехала только неделю назад… — Она неожиданно замолчала, будто добралась до сути разговора, и тут я ее узнал. Это была Плачущая Девушка — та, что звонила сегодня утром. — Я хотела спросить… мне почта не приходила? Мне должны прислать чек. Я подрабатывала секретаршей в агентстве, и оттуда мне отправили чек на старый адрес, хотя я им тысячу раз говорила, что переезжаю в Брайтон [20] Прибрежный город на юге Англии. .

— Мм… — произнес я, надеясь, что это прозвучит сочувственно.

Повисла долгая пауза.

Я как раз собирался заполнить ее еще одним «мм…», когда девушка опять заговорила.

— Так мне приходило что-нибудь?

Вместо ответа я попытался проанализировать ее голос. Он был действительно довольно приятный. От него я начинал чувствовать себя легко и непринужденно. Некоторые фразы она произносила с излишне правильной интонацией. Но при этом вовсе не казалась отчужденно-высокомерной. Нет, судя по голосу, об этой девушке определенно стоило узнать побольше, тем более, что ее слезное утреннее сообщение уже протянуло между нами тоненькую ниточку. Мне хотелось расспросить ее поподробнее, но я не мог придумать, как это сделать.

— Что, извините? — сказал я.

— Мне почта приходила? — повторила она. — Простите, что звоню так поздно, но мне очень нужен этот чек. Без него я не смогу в этом месяце заплатить за квартиру.

Наконец я очнулся.

— А, нет, к сожалению, нет. Там у входа лежит огромная груда писем, к которым за неделю никто даже не притронулся. Но я думаю, их адресаты съехали отсюда лет сто назад. Я ее просматривал, для этой квартиры ничего нет.

— Правда? — протянула она разочарованно.

— Правда. Как вас зовут? — спросил я и быстро добавил: — Я могу проверить еще раз, если хотите, — это чтобы она не подумала, будто я просто пытаюсь с ней познакомиться.

— Кейти, — ответила она, — Кейт лучше. То есть не Кейт Лучше, а Кейт Фриманс.

— А, как тот каталог, — съязвил я и сразу же пожалел об этом.

Она рассмеялась.

— Хорошо, — сказал я, — секундочку, я только сбегаю вниз и еще раз просмотрю письма.

— Ой, спасибо, — в ее голосе прозвучала искренняя благодарность. — Мне очень неловко доставлять вам столько хлопот.

Я положил телефон на кровать и помчался на первый этаж, прямо как был — в рубашке, носках и семейных трусах. Там я сгреб в охапку старую почту, взлетел обратно по лестнице и, захлопнув дверь, плюхнулся на диван.

— Так, здесь целая куча посланий для Г. Пекхама, — я запыхался от быстрого бега. — Ему пишут из общества анонимных алкоголиков. — Пустая болтовня, чистейший вздор, но мне нужно было говорить хоть что-нибудь, чтобы удержать ее внимание. — Два письма для К. Д. Шарп, с новозеландскими марками, а остальное — просто рекламные проспекты, брошюры и прочая ерунда. К сожалению, для Кейт Фриманс ничего нет.

— Все равно спасибо, — стоически сказала она.

— Может, завтра придет, — предположил я совершенно не характерным для меня жизнеутверждающим тоном. — Почта тут хреново работает. Вот, например, у меня в воскресенье день рождения, а я еще ни одной открытки не получил. Если они и завтра не придут, в сам день рождения я окажусь без поздравлений.

— Нет, я уверена, что они придут завтра. — Казалось, все ее огорчение по поводу безденежья мгновенно испарилось. — А сколько вам исполнится?

— А вам правда интересно? — Как только я это сказал, то сразу понял, что вопрос идиотский. Ей ничего не остается, как сказать «да», но она скажет это только из вежливости. Что ей за интерес угадывать, сколько мне лет?

— Да, — сказала она так искренно, уверенно и жизнерадостно, что я тут же поверил, что это правда. — Не говорите, я сама угадаю. Тридцать один?